Казацкие Кромы: триумф атамана Корелы

Как предательство московитских воевод и доблесть казаков открыли Лжедмитрию I дорогу в Кремль

Русская Смута 1600—1614 годов воочию продемонстрировала, что отечественная история в периоды глубоких социально-экономических потрясений в значительной мере движется не столько доблестью граждан, сознательно защищающих национальные интересы страны, сколько предательством и корыстолюбием властной элиты. В современную эпоху этот тренд русской истории более чем очевиден: предательство властной верхушкой Российской империи самодержца Николая II; повальное предательство русского офицерского корпуса, кинувшегося за «чечевичную похлебку» строить для большевиков Красную армию; предательство Деникина, отказавшегося идти на соединение с Колчаком; наконец, предательство высшей элиты КПСС собственной страны в эпоху «перестройки».

В древней и средневековой истории Руси фактов судьбоносного предательства существенно меньше, но зато во всех случаях оно носит поистине стратегический характер, то есть определяет течение русской истории на десятилетия, если не на столетия вперед. Одним из таких судьбоносных предательств стал переход русской армии династии Годуновых под знамена расстриги-отщепенца Григория Отрепьева, выдававшего себя царевича Димитрия, младшего сына Ивана Грозного.

Казацкий запал в фугасе расстриги

Как было упомянуто в предыдущей статье о Смуте, 13 октября 1604 года повстанческое войско Григория Отрепьева переправилась через Днепр и стало продвигаться к ближайшей русской крепости — Моравску (Монастырскому острогу). В официальной версии истории Русской Смуты, разработанной придворными историографами дома Романовых и в полной мере усвоенной учебниками современной Российской Федерации, утверждается, что основной силой армии Лжедмитрия I в битвах с Московией были поляки. Польское шляхетство приграничных с Русью районов Речи Посполитой было, якобы, так заинтересовано в отторжении от Московии северских земель, что экипировало войско самозванца и обеспечило ему «зеленую карту» на переход русской границы.

Портрет Юрия Мнишека, художник Шимон Богушович

На самом же деле все обстояло с точностью до наоборот. Польская шляхта приграничных с Русью воеводств с крайней осторожностью отнеслась к военным потугам русского расстриги, справедливо усматривая в них опасный прецедент для развязывания Москвой войны против Польши, от которой пострадали бы в первую очередь именно их воеводства. Единственным реальным союзником Гришки Отрепьева стал обедневший самборский воевода Юрий Мнишек.

«Помощь» польской короны делу самозванца исчерпывалась на начальном этапе молчаливым согласием на созыв Мнишеком всякого сброда, общим числом в жалкие 1600 человек, которые отнюдь не мечтали захватить далекую Москву, но твердо рассчитывали на грабежи русских приграничных земель и денежные посулы Отрепьева. У переправы через Днепр это сборище простояло несколько дней, ибо черкасский воевода Ян Острожский распорядился угнать все лодки и паромы от днепровских переправ, чтобы помешать самозванцу вторгнуться на Русь. Выручили Лжедмитрия снова казаки, которые «насильством и оружием грозяху киевским мещанам» конфисковали плавсредства и перегнали их в лагерь самозванца. Собственно, только казаки, коих число было, видимо, раза в три больше числа этнических поляков, страстно желали дойти до Москвы и поквитаться с ненавистным «Бориской».

После переправы через Днепр польская свита Лжедмитрия не слишком рвалась в бой с московитами. Активаторами процесса вновь выступили казаки.

Уже 15 октября 1604 года, то есть на второй день после переправы, передовой отряд атамана Белешко скрытно подошел к Моравску. Поскольку осадных орудий для штурма крепости у Белешко не было, атаман решил захватить крепость военной хитростью.

Нарочито распустив все знамена и переодевшись в лучшие одежды, казаки походным строем подъехали к стенам Моровска и на конце пики передали гарнизону повеление «царевича» о присяге. Пока изумленные такой дерзостью московиты не пришли в себя, Белешко заявил им о том, что уездный Чернигов добровольно-де сдался Димитрию и там ему уже присягнули. Не потерявший разум воевода Борис Лодыгин попытался было оспорить слова Белешко о сдаче Чернигова, но ушлый атаман немедленно приказал стоящим на крепостных стенах стрельцам «вязать изменщика». Что и было немедленно выполнено, ибо в истории все имеет предел, беспредельны только глупость и трусость. Захват Моравска казаками сразу же усилил войско расстриги на семь пушек и двадцать затынных пищалей. Сам же Отрепьев «подполз» к Моравску, вместе с поляками, только через неделю — 21 октября.

За Моравском наступила очередь Чернигова. Здесь московиты не стали пускаться в дискуссии, но встретили казацких парламентариев пушечным залпом. Впрочем, это помогло ненадолго: через несколько дней, переодевшись крестьянами, казаки въехали в Чернигов на пяти «мельницких» подводах. В сих подводах лежала, разумеется, не мука, а до зубов вооруженный казацкий «спецназ» — пластуны. Перевязав охрану центральной площади Чернигова, казаки ударили в набат церковным колоколом. Дальше все пошло по сценарию Моравска: на площадь сбежались «черные люди» и стрельцы, им было зачитано от имени новой власти «прелестное письмо» самозванца с требованием «вязать» воеводу Ивана Татева. Что народ и сделал с превеликим удовольствием.

Русские простолюдины в Чернигове рассчитывали, конечно, на справедливость «законного царя», но крупно обманулись в своих надеждах, ибо, в отличие от Моравска, в уездном Чернигове было что грабить. В результате город был разграблен казаками и поляками до нитки.

Бездарность царских воевод

На помощь Чернигову должен был поспешить самый молодой и самый удачливый из русских воевод того времени Петр Басманов. Однако он «спешил» так быстро, что в пятнадцати верстах от Чернигова уже получил известие о взятии города Лжедмитрием. Поскольку особых воинских сил у него не было, Басманов посчитал за лучшее укрыться в стенах близлежащей Новгород-Северской крепости.

Если бы Отрепьев дал волю казакам и сам бы действовал более дерзко, то, вероятно, Новгород-Северская крепость была бы быстро взята. Однако самозванец не спешил, и к Новогород-Северску подошел только 11 ноября 1604 года.

Два дня воинство отщепенца простояло у стен города, теряя время в бессмысленных переговорах. 13 ноября поляки, построившись «черепахой», попытались ворваться в крепость, однако были отбиты с большими потерями. В ночь с 17 на 18 ноября последовал новый штурм, на этот раз потерь было еще больше.

На следующий день шляхетство устроило мятеж, на котором прямым текстом заявило Лжедмитрию, что поляки «не имеют обязанности брать города приступом, но не отказываются и от этого, если пробить только отверстие в стене». Вскоре стало ясно, что поляки намерены уходить в Польшу. С их точки зрения это было, конечно, правильным решением: все, что можно было разграбить в Северском краю, было уже разграблено, а умирать за интересы потенциального зятя Юрия Мнишека шляхетству как-то не очень хотелось. Ляхи недвусмысленно предложили Отрепьеву уходить вместе с ними. В отчаянье расстрига рухнул перед «рыцарями» на колени. Поляки с презрением поглядели на московита и не на йоту не поменяли своего решения.

Расстригу, как и во многих ключевых моментах его одиссеи, выручил случай. Во-первых, за него горячо вступились отцы-иезуиты, бывшие в польском лагере, которые сумели уговорить какую-то часть ляхов остаться. А во-вторых, как подтверждение их слов об «особой миссии» Лжедмитрия в польский лагерь на взмыленном коне влетел гонец с вестью о взятии казаками Путивля.

«Битва под Добрыничами», художник Михаил Решетнев

От Путивля армия Лжедмитрия выдвинулась к селу Добрыничи, в окрестностях которого оставшимся с расстригой польским гусарам удалось изрубить около 500 русских фуражиров. 19 января армия Лжедмитрия сблизилась с армией московитов, которая под командованием князя Федора Мстиславского укрепилась на окраине села. Лжедмитрий собрал военный совет, на котором мнения разделились: казацкие атаманы, указывая на значительную мощь русской артиллерии, предлагали немедленно атаковать московитов, причем желательно самым ранним утром, почти в темноте. Поляки возражали и требовали переговоров с Мстиславским.

В результате раздрая мнений все получилось через пень-колоду: выступили еще в темноте, но слишком поздно — когда подошли к русским позициям совсем рассвело. Поляки, собрав в кулак всю конницу, включая четыре тысячи запорожцев, всей массой ударили в правый фланг московитов. Полк левой руки, возглавляемый князем Василием Шуйским, поспешно отступил к селу. Казалось, что русские порядки были опрокинуты и дело осталось за малым. Однако, не тут-то было, — центр села удерживал отряд немецких наемников, которыми командовали капитаны Маржерет и фон Розен. В усиление к немцам был придан полк вооруженных пищалями стрельцов.

Увидев, как бегут опрокинутые запорожцами московиты, хладнокровные немецкие профессионалы не дрогнули. Они выкатили полевую артиллерию на прямую наводку и выстроили в четыре шеренги всех солдат, имевших пищали. Подпустив запорожцев вплотную к пушкам, немцы дали согласованный залп из всех орудий. Следом два согласованных залпа дали стрельцы. Результат всего этого был страшен: авангард запорожцев был фактически выкошен картечью и пулями. Видя такой финал казаков, поляки, вместе с Отрепьевым, побежали. Многочисленная пехота самозванца, составленная из рекрутированных северских крестьян, оказалась совершенно бесполезной. Лапотники, завидев отступавших поляков и казаков, не думали ни о чем, кроме бегства.

Разгром был полным. Голландский дипломат Исаак Масса, бывший во время этих событий в Москве, сообщает о 8 тысячах погибших поляков, включая в это число и запорожцев. В записях Разрядного приказа Московии указано, что на поле боя при Добрыничах было найдено и захоронено 11,5 тысяч трупов, из которых около семи тысяч были «черкасами», то есть родовыми запорожцами.

Гришка Отрепьев уцелел чудом. Этому способствовали два обстоятельства: героизм донских казаков и дурь московитских воевод. Отступая, Лжедмитрий прикрылся от русской конницы свежим отрядом из трехсот донских казаков, бывших в резерве. Ударив в лоб наступающей коннице московитов, донцы погибли все до единого, но дали возможность самозванцу оторваться от преследователей.

Впрочем, и эта гибель казацкого резерва не спасла бы расстригу от вполне заслуженного удара саблей, если бы князь Федор Мстиславский сподобился организовать хотя бы какое-то методичное преследование остатков повстанческих войск. Вместо этого престарелый боярин решил проявить осмотрительность и еще три дня бесцельно простоял у Добрыничей. Затем вместо решительной зачистки Северской земли от войск Лжедмитрия вельможа занялся зачисткой Комарицкой волости Брянского уезда от великорусских мужиков. По всей волости было выставлено несколько тысяч виселиц, на которых где по одному, а где и по трое были вздернуты лапотные мужики, которых заподозрили в симпатиях к самозванцу.

«Чернокнижник» атаман Корела

После разгрома у Добрыничей у Лжедмитрия остался только один и последний козырь: крепостица Кромы. Эта незамысловатая по фортификации тыловая крепостица, находящаяся на восточной окраине Северщины, открывала прямой путь на Мценск и Тулу, а значит, и на Москву. Близость Кром к Москве самым раздражающим образом действовала на Бориса Годунова и его бездарных воевод, именно поэтому уже с декабря 1604 года (то есть задолго до битвы при Добрыничах) эту крепостицу взяла в осаду «запасная рать» воеводы Федора Шереметева. Поскольку вскоре стало ясно, что Шереметев в области воинского искусства является полным нулем, его «запасную рать» постоянно усиливали, рассчитывая человеческой массой компенсировать недостаток боевого духа и провалы военной организации.

Макет крепости Кром, XVI век. Источник: wikipedia.org

В январе 1605 года Разрядный приказ доставил в лагерь Кромы тяжелую осадную артиллерию. Исключительные по разрушительной мощи немецкие мортиры и специальная стенобойная пушка «Лев Слободской» все же не помогли, зато теперь Шереметеву можно было ссылаться на недостаток стрельцов. Тяжко переживающий за судьбу династии Борис Годунов немедленно дал дополнительные силы. Из Мценска на помощь Шереметеву выдвинулась рать князя Ивана Щербатого, а в феврале подошел отборный стрелецкий полк стольника Владимира Бутурлина.

Казалось, под Кромами в русском лагере было собрано столько сил и средств, что низенькая земляная крепостица должна была быть гарантированно стерта в порошок. Действительно, здесь собрали все необходимое: тьму солдат и уникальную артиллерию. Не хватило только решительности и куража, т.е. как раз той воинской воли, дефицит которой всегда ощущался в армейских формированиях Московии.

Лжедмитрий не хуже московитов понимал стратегическое значение Кром в этой затянувшейся войне. Поэтому еще до разгрома при Добрыничах он направил на помощь крепостице около трех тысяч донских казаков под командованием атамана Андрея Корелы. Выбор именно этого атамана оказался очередной удачей Отрепьева.

В среде казаков атаман Корела имел репутацию «характерника», то есть языческого знахаря, свободно владеющего древними ведическими практиками колдовства и заговоров. Невысокого роста, коренастый, весь в рубцах, Корела смотрел на собеседника блестящими, почти фосфорицирующими, ярко синими глазами. «У него были глаза василиска, — с плохо скрываемым ужасом писал о Кореле Исаак Масса, — так что никто не мог выдержать его взгляд, впрочем, это и не удивительно, ибо сей человек слыл чернокнижником».

Воинский орден «характерников», существовавший у казаков, являлся одним из самых таинственных институтов Запорожской Сечи. Некоторые ритуальные практики «характерников», например, отсечение головы первого убитого врага, а также сохранение в Войске отсеченной правой руки умерших прославленных атаманов, свидетельствуют о сармато-аланских корнях этого древнего ордена.

«Характерники» отрабатывали так называемое «характерство» — сложные, по сути языческие (ведические) заговорные практики, призванные защитить казака от пули, горячего коня от запала, их обоих от укуса змеи, осуществляли наговор на ружья и мысли противника, «замовляли» кровь, текущую из глубокой раны.

Некоторые действия Корелы вне представления о том, что он действительно был «характерником», или как говорили в Средневековье — чернокнижником, не находят разумного объяснения. Например, совершенно непонятно, как ему средь бела дня во главе отряда из трех тысяч казаков и целого обоза с продовольствием удалось прорваться в Кромы сквозь боевые порядки московитов воеводы Шереметева. Стольник Бутурлин, проводивший специальное дознание, зафиксировал в своем протоколе, что стрельцы Шереметева «слышаху токмо многогажды ископыть и храп лошадиный, такоже скрып саней многих, но николе же не видяху».

Можно решить, конечно, что московиты, уставшие от бесполезной осады, попросту проспали прорыв Корелы в крепость. Но как быть со вторым прорывом в Кромы пятисот казаков на ста возах с хлебом, которых прислал Лжедмитрий, откликнувшийся на письмо Корелы с описанием голода защитников крепости? Сто возов прошли целыми и невредимыми через восьмидесятитысячное войско осаждавших и никто не смог этому помешать! Поистине можно согласиться с мнением известного историка казачества В. Д. Сухорукова, отметившего в изумлении: «Для современников осада Кром казалась столь непонятною, что шведский дипломат Петрей в записках своих называет Корелу волшебником».

Казацкий пир на костях московитов

В начале марта 1605 года у Кром соединились все основные силы русской армии. Численность царских войск превысила 80 тысяч человек, а, возможно, была еще большей, ибо весьма информированный голландец Исаак Масса писал о «добрых триста тысячах человек», осаждавших крепость.

Численность всех оборонявшихся в Кромах донских казаков, с учетом неизбежных потерь, вряд ли была больше трех тысяч. Однако в отличие от безынициативных, инертных московитов, более надеющихся на стрельбу из «Льва Слободского», чем на собственное мужество, казаки с первого дня прорыва Корелы в крепость избрали тактику перманентного нападения. Исаак Масса красочно и со знанием фактуры описывает, как это происходило: «Каждый день двести или триста пеших казаков с длинными пищалями делали вылазки из Кром, выманивали из лагеря некоторых охотников добыть себе чести, полагавших, что они верхами на лошадях настигнут казаков, но казаки столь искусны в стрельбе из мушкетов и длинных пищалей, что не давали промаха и всегда успевали подстрелить всадника или лошадь и так каждодневно клали мертвыми тридцать, пятьдесят, шестьдесят воинов из московского войска, среди коих было много молодых, красивых дворян и были люди, искавшие себе чести».

Под Кромами на протяжении многих месяцев проходила своего рода отрицательная селекция пассионарности русской армии: наиболее инициативные и дерзкие московиты регулярно отстреливались казаками, тихони и трусы продолжали бессмысленно и безынициативно тянуть «государево тягло».

Казаки Корелы блистательно обыгрывали московских воевод и в психологической войне. На вал крепости с завидной регулярностью, пишет Масса, выходила «потаскуха в чем мать родила, которая пела поносные песни о московских воеводах, и [совершалось] много другого, о чем непристойно рассказывать; а войско московитов, к стыду своему, должно было все это сносить». Можно представить, как чувствовали себя в холодных палатках московские стрельцы, уже много месяцев лишенные женской ласки и скованные армейской дисциплиной, когда слышали доносившиеся из-за крепостных стен веселый визг женщин, трубный звук боевых горнов и воинственные песни подгулявших казаков. «Московиты не знали покоя, — отмечает Исаак Масса, — казаки то внезапно нападали на них, то обстреливали, то глумились над ними или обманывали».

Дезорганизация и моральный упадок войска Федора Мстиславского в полной мере проявились в один из дней середины марта. После двух суток почти непрерывной стрельбы русским удалось, наконец, поджечь внутренние деревянные стены Кром, которые сгорели. Русские в ярости пошли на штурм — «ополчевашеся и на град крепко налягаху, храбро и мужественно». Им удалось прорваться, наконец, к крепости сквозь убийственный ружейный обстрел казаков и овладеть валом. Однако казаки не отступили и не капитулировали: все, как один, они бросились отбивать вал — пошла жесточайшая рукопашная схватка. Из госпитальных нор, выкопанных в качестве укрытий в основании вала, выползли даже тяжелораненые казаки, многие из которых умирали от напряжения и кровопотери, но продолжали стрелять до последнего вздоха. Тем не менее казалось, что исход штурма в пользу великорусов уже предрешен: слишком несопоставимы были силы штурмовавших и обороняющихся. И тут, когда все было поставлено на карту, в момент высшего напряжения русских войск, передовой полк московитов, под командованием Михаила Салтыкова, стал отступать. Впоследствии современники подозревали Салтыкова в том, что он-де «норовил окаянному вору Гришке». Так ли это было, сейчас установить невозможно, но если так, то Салтыков, в деле измены и предательства, был далеко не один, и точно не первый.

Чудовищное предательство

13 апреля 1605 года Борис Годунов устроил в Кремле званый обед для ближних вельмож. Царь выглядел веселым и бодрым, плотно покушал и поднялся на смотровую вышку посмотреть на Москву. Однако через два часа Годунову стало очень плохо, из ушей и носа пошла кровь. Временной период в два часа известен врачам-фармакологам под научным названием «рубеж осмотического всасывания». Говоря простым языком, после двух часов от срока приема пищи уже невозможно очистить организм от яда, если он был в пище, путем вызывания рвоты, промыванием желудка и т.п.

Царь угасал стремительно: от момента проявления первых симптомов отравления и до летального исхода прошло не более получаса. На вопрос бояр о присяге наследнику Федору, умирающий, дрожа всем телом, успел только вымолвить: «Как Богу угодно и всему народу». После этого у царя мгновенно отнялся язык и наступил общий паралич.

Смерть Бориса Годунова, художник Клавдий Лебедев

Декларативная присяга Боярской Думы, армии и народа новому царю Федору Годунову, которому едва исполнилось 16 лет, прошла в Москве без затруднений. Однако, в сфере реальной политики смерть царя Бориса запустила страшный маховик повального предательства, трусости и корыстолюбия московитской элиты.

Молодой Федор, выполняя волю отца, решил назначить фактическим главнокомандующим русской армии для борьбы с Лжедмитрием выдвиженца и любимца царя Бориса — воеводу Петра Басманова. Однако в процесс реформы управления армией вмешался влиятельный боярин из рода Годуновых — Семен Годунов, который из местнических побуждений решил добиться поста главнокомандующего для своего зятя — князя А. А. Телятевского-Хрипуна. Молодой царь послушался «опытного» дядю и назначил Петра Басманова вторым воеводой царских войск под Кромами. Это опрометчивое решение, в числе прочих, предопределило гибель династии.

Петр Басманов, получив известие о назначении вторым воеводой, заявил боярам, что он не пойдет в «холопи» к зятю Семена Годунова. С «доблестным» воеводой случилась истерика в стиле подпившей рязанской бабы: упав посреди «разрядного» шатра, Басманов, по свидетельству очевидцев, — «плакал с час, лежа на столе». Проплакавшись, боярин замыслил предательство.

Приехав под Кромы, Петр Басманов, договорившись с еще двумя воеводами — Василием Голицыным и Замятней Сабуровым, стал готовить мятеж в пользу Лжедмитрия. Бояре Голицыны и Петр Басманов «подговорили князей и дворян и детей боярских Северских и Рязанских всех городов, имавшихся в войске до одного человека, да новгородских помещиков и псковских и лутцких князей, — и крест Расстриге целовали...».

Гришка Отрепьев, запершийся в Путивле, не имел в это время ни сил, ни решимости, чтобы отважиться на новое сражение с колоссальным по численности русским войском. Боярская Русь, образно говоря, выпотрошила сама себя, — взрезав свой отъевшийся при Годуновых живот кривым кинжалом предательства и крамолы.

«На бой не ходите противу нас!»

На рассвете 7 мая 1605 года неожиданно вспыхнули палатки и постройки в разных местах лагеря московитов. Поджог сделали мятежные рязанцы под командованием братьев Ляпуновых. Поднялся неистовый шум. Напуганные угрозой вылазки казаков, полуодетые московиты бесцельно метались по лагерю. Как пишет очевидец событий, никто «не мог уразуметь, как и каким образом это [пожар] случилось, и не знали, кто враг и кто друг, и метались, подобно пыли, ветром вздымаемой».

Все основные воеводы — М. П. Катырев, А. А. Телятевский, И. И. Годунов, М. Г. Салтыков — остались верны присяге. В какой-то миг казалось, что им удастся обуздать толпу вооруженных бестолочей и трусов, смущаемых предателями. В этот неустойчивый момент один из главарей мятежа князь Василий Голицын велел своим холопам избить и связать себя, чтобы иметь возможность оправдаться в случае провала.

Дело вновь решила казацкая доблесть. Увидев переполох в лагере московитов, атаман Корела велел открыть ворота крепости и бросил всех казаков на соединение с мятежниками. Понтонный мост, ведущий от крепости к лагерю, переполнился людьми и стал тонуть, сотни людей, непонятно какого подчинения, оказались в воде. В этом театре абсурда единственной вооруженной силой, сохранившей строй и спокойствие, оказался полк немецких наемников под командой капитана Вальтера фон Розена. Немцы подняли свой штандарт, построились в каре и ощетинились мушкетами. Суть происходящего для них вскоре стала понятной, и они ожидали команды главного воеводы М. И. Катырева, чтобы жестко «привести в чувство» деморализованных стрельцов.

Убийство Фёдора Годунова, художник Константин Маковский

Увы, Михаил Катырев, впрочем как и остальные верные воеводы, проявил в этих событиях невероятное малодушие. У него в подчинении остался верным артиллерийский полк, который на прямую наводку с одного залпа разрушил бы мост, по которому мятежники соединялись с казаками. Фон Розен более полутора часов ждал от русских воевод приказа открыть огонь по мятежникам, но так и не дождался.

Меж тем в лагере московитов началась подлинная потеха. Казаки, убрав сабли и кинжалы, схватились за ногайки и весело гнали деморализованную толпу прочь из лагеря. В Разрядной книге 1650 года об этих событиях пишется так: «...Донские казаки, гонящие их, сечти же их [московитов] саблями щадяху; в место сечи же и убийства — плетми бьющее их и, гоняше, смеяся и глаголюще: «Да потом на бой не ходите противу нас!». Переворот закончился практически бескровно.

С избытком получив плетей, насильно отмобилизованные московитские лапотники с радостью разбежались по домам. Вслед за холопами, тоже потирая рассеченные бока, в свои вотчины угрюмо разъехалось большинство русских дворян. Дорога на Москву к священному царскому престолу Руси для безродного расстриги Отрепьева оказалась совершенно открытой.

Не прошло и нескольких недель, как по приказу Лжедмитрия красавец и умница, создатель первой географической карты России, царь Федор Борисович Годунов был зверски задушен четырьмя убийцами во главе с подьячим Иваном Богдановым. Крепкий и сильный мальчишка сражался со своими убийцами до последнего вздоха.

Иван Богданов вскорости сошел с ума и, считая себя собакой, выл по ночам и грыз под столом брошенные кости. Василий Голицын умер от «огненной горячки» в 1616 году, сидя в сыром подвале в польском плену. Смерть Петра Басманова тоже была мерзкой. Когда 17 мая 1606 года восставшие против Лжедмитрия бояре ворвались со своими боевыми холопами в Кремль, «великий воевода» был убит ударом кинжала в сердце. Его труп выволокли из Кремля и бросили под стол, на котором лежало изувеченное тело Отрепьева.

А что же атаман Корела? Казак Корела, по свидетельству современников, как-то незаметно исчез. Некоторые видели, будто что он спился. Но характерники, как утверждают сведущие люди, не спиваются, просто в урочное для них время они уходят в Ирий.

Подробнее http://rusplt.ru/society/ljedmitryi-8888.html