Императрица Мария Фёдоровна (1847 —1928), урожденная принцесса Мария-София-Фредерика-Дагмара

Именно личность великой княгини Марии Федоровны компенсировала угрюмый характер ее мужа и позволила царской паре добиться народной любви. У нее был магнетизм, необходимый для того, чтобы привлечь к ней элиту, сердечность и ласка, свойственные европейским монархам. Как и в случае с Николаем I и Александром II, эмоциональная связь устанавливалась благодаря глазам. Ф. А. Оом, начальник канцелярии Николая Александровича, впервые встретив ее в 1866 г., записал: «Глаза поразили нас всех выражением ласки и кротости и между тем взор пронизывал человека, на которого они были обращены». Князь Вяземский написал к ней несколько стихотворений. Первое, написанное при получении известия о ее помолвке, говорит о голосе народа, «слившемся» «в одну любовь», в «исповедь любви народной». По случаю ее прибытия в Петербург Вяземский написал:
Ты отныне нам родная
Перед Богом и людьми:
Чувствам нашим отвечая,
Дань родных сердец прими.
Сердцем наш народ умеет
Сердцу весть любви подать:
Где любовь цветет и зреет,
Там и Божья благодать.
Великая княгиня поддержала ритуалы снисходительности и дружелюбия, которые были частью сценария любви. В 1867 г. великокняжеская чета прибыла в Москву, чтобы представиться древней столице. Визит прошел более чем успешно; обаяние великой княгини вызвало восторг. В 1869 и 1870 гг. Александр Александрович предпринял большое путешествие по империи — первая и единственная поездка такого рода, в которую наследник русского престола отправился с супругой. Александра Александровича сопровождали Победоносцев, Бабст, а также Мещерский и Перовский. Они следовали по маршруту путешествия Николая Александровича 1863 года — вниз по Волге и Дону. Перед тем как компания отправилась, император приказал, чтобы по пути ей не устраивали встреч и сопровождений и не организовывали балов и званых обедов, если на то не будет специального соизволения их высочеств. Нижегородский губернатор отметил, однако, «всю трудность» своей «задачи» отказывать людям в подобных просьбах; и действительно, в нескольких городах такие балы и обеды все же состоялись.
Присутствие великой княгини вливало жизнь в эти приемы. Анонимное описание путешествия, опубликованное в московской типографии Каткова, содержит обычные описания народных приветствий и сцены встреч Марии с крестьянами, которые «говорят, как любят Ее, говорят со слезами». Она улыбается им в ответ и обнимает их детей. Крестьяне несут рыбу и посуду — «дары простой любви, которая чувствует потребность чем-нибудь заявить себя». <…>
* * *
Александр Александрович относился к своей семье как к священной личной сфере, не зависимой от придворных и государственных обязанностей. Его постоянство в браке развилось в противовес отцовскому легкомыслию и непостоянству. С момента заключения брака он вступил в тесные и нежные взаимоотношения с великой княгиней. После свадьбы он писал: «Такое грустное и вместе с тем необыкновенное чувство было думать, что я наконец женат и самый главный шаг в жизни сделан». Свою первую ночь он описывает с редким чувством — запирание двери, радость объятий, затем долгая беседа и ночь без сна.
Дагмара стала той родственной, сочувствующей душой, которой ему так недоставало в жизни. Его семья отражает романтический викторианский идеал алтаря нежных человеческих чувств. В день Нового 1867 года он записал в дневнике, что вспоминает чувство счастья, которое охватило при посещении Дании, когда он встретился со своей будущей невестой. «Я думал, что больше не могу любить или по крайней мере не так страстно, но увидел и почувствовал совершенно другое. Я понял благословение и милость Божию, тогда я почувствовал, что значит истинное счастье».
По возвращении в Санкт-Петербург Александр замкнулся в своей семье, по возможности максимально дистанцируясь от родительского несчастья и придворной жизни. Александр с великой княгиней Марией Федоровной поселились в Аничковом дворце, ставшем с начала века резиденцией наследника; уютные окрестности дворца и небольшие апартаменты пришлись им более по вкусу, чем обширные пространства Зимнего. Кроме того, Аничков дворец хранил воспоминания о старшем брате, который любил здесь жить. На стенах двух залов, выходящих в сад, сохранилась та же самая желтая шелковая обивка, которую Николай Александрович заказал в Москве. Еще Александр испытывал ощущение настоящего счастья, выезжая за город — в Царское Село, Петергоф и Гатчину. Эти места он называет «милыми», а о Зимнем дворце с его утомительными социальными обязанностями отзывается: «Котильон без конца!!!»
В эти годы Мария Федоровна поощряла интерес Александра к искусству. В Копенгагене они знакомились с художественными собраниями, а также посещали фабрики по изготовлению фарфора и стекла. Александр начал собирать живопись, собирать антикварное серебро, в значительной степени следуя вкусам своей жены. Он украсил стены Аничкова дворца картинами и выделил две дворцовых комнаты под галерею для своего собрания, которое быстро увеличивалось.
(Ричард С. Уортман. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. Т. II. От Александра II до отречения Николая II. М., 2004. Пер. с англ. И.А. Пильщикова. С. 241—247).