Школьная реформа

В 1863 году, министр просвещения Головнин осуществляет либеральную реформу университетского образования, в результате которой университеты получили значительную автономию.

Д.А. Милютин
ВОПРОС УЧЕБНЫЙ
1871 г.

В начале 1871 года министром народного просвещения внесены были на рассмотрение Государственного совета три проекта новых Положений: 1) о гимназиях, 2) о реальных училищах, долженствовавших заменить «реальные гимназии» и 3) о городских училищах взамен прежних «уездных».
Вопрос о преобразовании учебных заведений Министерства народного просвещения был поднят графом Дм[итрием] Андр[еевичем] Толстым под влиянием двух страстных и односторонних поклонников «классической» древности — М. Н. Каткова и П. М. Леонтьева, редакторов и издателей «Московских Ведомостей» и «Русского Вестника». Граф Толстой подчинился вполне руководительству этих двух личностей; они убедили министра народного просвещения, что все неурядицы в наших учебных заведениях происходили будто бы от неправильного направления, данного всей системе образования уставами 1864 года, проведенными во время министерской деятельности А. В. Головнина; что вернейшее средство к восстановлению школьного порядка состоит в том, чтобы все среднее образование основать на самом широком развитии изучения древних языков; что на них основана школьная система во всей Западной Европе и что в них заключается единственное рациональное, в полном смысле «классическое» образование; что поэтому твердое знание обоих древних языков, латинского и греческого, должно быть непременным условием допущения молодых людей к высшему университетскому образованию.
Граф Д. А. Толстой, как человек с узким умом, поддался всецело этой теории московских филологов и публицистов, а как человек упрямый и односторонний, сделался страстным фанатиком «классического» образования и гонителем противоположного направления, получившего прозвание «реального». Решено было положить конец той двойственности (по выражению московских фанатиков), которая была введена в среднем образовании уставами 1864 года; не допускать другого вида гимназий, кроме «классических» с обоими древними языками, а существовавшие «реальные гимназии» заменить несколькими «реальными училищами», так организованными, чтоб они отнюдь не могли соперничать с гимназиями, для чего придать им характер профессиональный и ни под каким видом не допускать окончивших курс в этих училищах ни в один из факультетов университетских.
Граф Толстой, усвоив себе такой план, нашел сильных союзников и поддержку в графе Шувалове, Тимашеве и других наших «консерваторах», которым предположенное преобразование учебной части было растолковано в смысле полицейской и политической меры. Предположенное в гимназиях развитие до крайности изучения древних языков считалось действительнейшим средством для водворения школьной дисциплины; усиленное требование знания древних языков, по уверению защитников классицизма, отвлечет молодежь от вредных лжеумствований, к которым будто бы ведут естественные науки, а вместе с тем будет иметь последствием, что гимназический курс сделается доступным меньшему числу учащихся; следовательно, только немногим прилежнейшим ученикам, одолевшим трудности этого курса и удостоенным аттестата «зрелости», откроется дорога в университет; таким образом, уменьшится сам собою столь вредный, по мнению наших консерваторов, наплыв в университеты огромной массы молодежи всех сословий. Наши охранители увидели заманчивую перспективу: не прибегая ни к каким насильственным мерам, навлекающим в наше время общее порицание и ропот, — подобным, например, установленному некогда ограничению известною цифрой числа студентов в университетах, — открывалась возможность очистить университеты от опасной массы юношей-пролетариев и водворить дисциплину вообще в среде учащейся молодежи.
С этой точки зрения дело было представлено Государю. План графа Толстого под наружною оболочкою педагогической системы представлялся мерою политическою и полицейскою. Для вящего успеха авторы этого плана подняли агитацию против всех учебных заведений реального характера и даже против естествознания вообще как источника материализма, неверия, нигилизма. В этих видах «Московские Ведомости» восстали против военных гимназий, которые в то время приобрели весьма хорошую репутацию в общественном мнении. Наплыв в эти заведения так усилился, что оказалось нужным постепенно увеличивать в них комплект своекоштных воспитанников и ввести экстернов (приходящих). Военные гимназии были, несомненно, лучшими у нас заведениями среднего разряда как по учебной части, так и в особенности — по воспитательной; можно было признать их образцом для реальных гимназий. Понятно, что они были как бельмо на глазу для авторов проекта графа Толстого. Редакторы «Московских Ведомостей» не постыдились для своих целей выступить в целом ряде статей с самыми несправедливыми нападками на военные гимназии, выставлять их какими-то уродливыми учебными заведениями, представлять в извращенном виде достигнутые в них хорошие результаты и доказывать бесполезность самого существования их. Статьи этого рода появились в «Московских Ведомостях» гораздо ранее, чем графом Толстым был дан ход официально проектам Каткова и Леонтьева, так что первоначально меня даже удивил такой внезапный поворот «Московских Ведомостей» против Военного министерства при тех личных отношениях, которые до того времени существовали между мною и Катковым и после того сочувствия, которое «Московские Ведомости» оказывали к реформам по военному ведомству. Только позже раскрылись побуждения московских публицистов: статьи их о военных гимназиях входили в стратегический план подготовительной агитации для успеха начатого графом Толстым похода.
Агитация эта не осталась без результатов. В заседании Совета министров 28 января с первых слов Государя уже можно было подметить, что он поддался мистификации графа Толстого, поддержанного графом Шуваловым и Тимашевым. Некоторые из членов Совета также были уже подготовлены. Впрочем, в заседании этом не могло быть серьезных прений по существу дела; как всегда, результат совещания был уже предрешен заранее: положено было дать проектам графа Толстого ход законодательным порядком; но предварительно обсудить эти проекты в особом, специально назначенном присутствии, на правах департамента Государственного совета.
Прошло более месяца. 10 марта получил я уведомление из Государственной канцелярии о том, что я назначен в число членов означенного Особого присутствия, составленного под председательством генерал-адъютанта Сергея Григорьевича Строгонова из следующих лиц: Наследника Цесаревича, принца Петра Георгиевича Ольденбургского, генерал-адъютанта Чевкина, графа Литке и графа Путятина, действительного тайного советника графа Панина и Валуева, тайного советника Головнина, князя Урусова, Грота, министров народного просвещения, финансов и военного.
С первых же заседаний этого присутствия оказалось явственно разделение голосов: в пользу проектов графа Толстого, то есть на стороне классицизма, стали председатель граф Строганов и статс-секретарь Валуев; решительными противниками — генерал-адъютант Чевкин, Головнин, Грот и я; из остальных — одни склонялись на сторону классицизма, как, например, принц Ольденбургский и граф Путятин; другие приставали к нам, противникам ультра-классиков: в числе таких был граф Панин, которого голос был для нас весьма важен, так как он имел более всех других прав судить о классическом образовании. Наследник Цесаревич не высказывался определительно. Прения были чрезвычайно продолжительные и горячие. Граф Толстой защищал свои проекты со свойственными ему страстностью и раздражительностию. Он приносил с собой в заседания груды книг на разных языках и цитировал из них места в подтверждение теории о единственном законном пути к образованию — чрез изучение мертвых языков. Чевкин, Грот и я доказывали односторонность такого мнения, необходимость равноправности классического и реального образования в видах практических и государственных; часто указывали на натяжки и даже фальшивые цитаты в доводах графа Толстого. Самое продолжительное и горячее заседание было 16 апреля; в этот раз я выступил с длинной речью, в которой систематически разобрал все доводы наших противников и опроверг все приводимые ими аргументы. Отделив с умыслом спорный вопрос о праве на поступление в университеты, я напирал в особенности на необходимость существования и развития средних учебных заведений с общеобразовательным реальным характером и доказывал ошибочность предположенного графом Толстым низведения реальных училищ на степень профессиональных школ. Меня поддержали Чевкин, Головнин, отчасти Рейтерн. В результате на нашей стороне оказалось сильное большинство голосов. Мы торжествовали победу; граф Толстой посинел от злобы.
Большинство голосов в Особом присутствии не имело решающего значения. Протокол присутствия с обоими мнениями подлежал еще внесению в общее собрание Государственного совета; но и в общем собрании большинство голосов не решало дела. Между тем проекты графа Толстого были уже опубликованы в майской книжке «Журнала Министерства народного просвещения» и сделались предметом гласного обсуждения в печати. Впрочем, газетная полемика по этому предмету завязалась ранее: большая часть периодических изданий высказалась против ультраклассических увлечений «Московских Ведомостей». Но борьба эта велась не при равных условиях: тогда как «Московские Ведомости» могли безнаказанно печатать самые яростные нападки и клеветы на существующие учебные заведения, противники этой газеты находились под тяжелым давлением Главного управления по делам печати. Газета «Голос» поплатилась за свою слишком горячую защиту реального образования приостановкой издания на четыре месяца3. Под влиянием газетной полемики толки о проектах графа Толстого приняли и в публике характер страстной борьбы между двумя партиями, окрещенными названиями «классиков» и «реалистов». На стороне последних всегда оказывалось подавляющее большинство. Случалось, что защитниками классического образования становились лица, вовсе не учившиеся ни одному из древних языков, тогда как люди, получившие действительно классическое образование, восставали против односторонности и увлечений графа Толстого. Да и сам граф Толстой не знал греческого языка и начал брать уроки только в течение лета 1871 года. Главные же союзники его в походе за классицизм граф Шувалов и Тимашев не учились ни тому, ни другому древнему языку. Это не мешало им в заседаниях Особого присутствия выслушивать сентенции в том смысле, что без обоих древних языков нет полного развития умственных способностей человека, что лишь основательное изучение этих языков дает право на высшее образование, которое одно должно открывать путь к высшим должностям в государственной службе. И таким сентенциям смиренно подчинялись наши государственные деятели, получившие образование в Пажеском или кадетских корпусах, да и сами члены Императорской фамилии, учившиеся только «чему-нибудь и как-нибудь».
Деятельное участие, принятое мною в прениях по поводу проектов графа Толстого, отняло у меня много времени и отвлекло от главных моих занятий; но я не жалел ни трудов, ни времени, считая дело слишком важным и признавая за собою обязанность вступиться за реальное образование, с которым связаны интересы всех специальных видов службы, промышленности и общественной жизни. Вопрос о реальном образовании затрагивал косвенно и подведомственные мне военно-учебные заведения (специально военные гимназии) и Медико-хирургическую академию. Последняя приравнивалась к медицинским факультетам университетов. От Конференции ее было представлено мне формальное заключение, что для успешного прохождения курса медицинских наук вовсе нет надобности в основательном изучении обоих древних языков, что достаточно самое поверхностное знание одного латинского языка, и что воспитанники классических гимназий, судя по бывшим в последние годы поверочным испытаниям их при поступлении в академию, оказываются слишком мало подготовленными к академическому курсу в математике и физике. Такое формальное заявление со стороны вполне компетентного ученого сословия казалось весьма веским аргументом против того мнения, будто основательное изучение обоих древних языков должно быть непременным условием допущения молодых людей на все без исключения университетские факультеты. С другой стороны, главный начальник военно-учебных заведений генерал-адъютант Исаков снабжал меня разными полезными данными и мнениями опытных педагогов по вопросу о значении древних языков в учебном плане общеобразовательных заведений среднего разряда. Некоторые из этих записок казались мне столь дельными и убедительными, что я передавал их для прочтения сочленам моим.
Государь следил за ходом дела об учебной реформе и, конечно, знал, что проекты графа Толстого встретили сильную оппозицию и в Особом присутствии Государственного совета, и в печати, и в общественном мнении; без сомнения, он имел случай слышать возражения против идей, внушенных ему графом Толстым и графом Шуваловым; мне самому случалось высказывать Его Величеству мои убеждения, — и несмотря на то, он не отступил от усвоенного себе взгляда на это дело. В этом случае выказалась свойственная ему черта характера, которая в известных случаях имела благотворное влияние на успех совершившихся в его царствование великих дел: без нее не удалось бы довести до конца ни освобождения крестьян, ни судебной реформы, ни решения польского вопроса, ни преобразований по военной части. К сожалению, это такая черта, которая в самодержавном монархе может в одинаковой мере иметь и благотворное, и весьма прискорбное влияние на судьбы государства, смотря по тому, в которую сторону наклонится. Чему Россия обязана великими историческими своими успехами в первое десятилетие царствования императора Александра II, тому же следует приписать и последовавшую затем систему реакции, и продолжительное зловредное влияние графа Петра Шувалова, а также и прискорбные результаты проектированного графом Толстым преобразования учебной части.
Окончательное обсуждение проектов графа Толстого в Общем собрании Государственного совета было назначено в экстренном заседании 15 мая, в субботу, то есть в самый день закрытия сессии Государственного совета, как будто с тем умыслом, чтобы устранить обстоятельное обсуждение такого важного дела и избегнуть лишних прений. Очевидная невозможность рассмотрения в одно заседание трех обширных Положений вынудила председателя предложить на обсуждение только основные начала предположенной реформы собственно относительно классических гимназий, отложив все остальное до открытия новой сессии в предстоявшую осень. С самого открытия заседания выказалось ясно, что председатель и многие из влиятельных членов были уже настроены в пользу проектов графа Толстого. Нас удивило, что и граф Панин, стоявший прежде решительным противником этих проектов, теперь перешел на сторону ультраклассицизма. Говорили, что он передался из одного лагеря в другой вследствие личных объяснений с ним Государя. Можно полагать, что и некоторые другие члены Совета, в том числе и сам председатель, и прочие великие князья, получили свыше mot d’ordre. Как бы то ни было, но председатель на этот раз держал себя не беспристрастно: он явно клонил в пользу классиков, не давал высказаться противной стороне и даже не допускал вовсе общих суждений об основной идее проекта. Прения были сосредоточены преимущественно на одном вопросе: следует ли или нет допускать в университет (по всем факультетам без различия) одних лишь учеников классических гимназий, окончивших в них полный курс и изучивших оба древних языка? Вопрос этот вовсе не был принципиальный; он мог быть обсужден в связи с Положением о реальных училищах, тем более, что и по прежнему уставу реальных гимназий они не давали права на поступление в университет. Но председателю было известно, что именно по этому вопросу существовало разногласие и в самой среде защитников реального образования, а потому можно было ожидать, что при постановке такого вопроса окажется благоприятное для классического образования разделение голосов. Однако ж и этот расчет не оправдался: на стороне графа Толстого оказалось 19 голосов, на противной — 29. Прения затянулись так долго, что не было уже возможности входить в дальнейшие препирательства, и председатель закрыл заседание в 61/2 часов, предложив членам съехаться еще раз в следующую субботу для подписания журнала.
Таким образом, несмотря на все пристрастие, с которым велись совещания, на очевидное давление свыше на многих из членов Совета, на все хитросплетения, парадоксы и софизмы графа Толстого, — все-таки оказалось и в Общем собрании сильное большинство голосов против его проектов. Но как я сказал, и в Общем собрании большинство не решало дело; окончательный результат зависел оттого, будет ли Государем утверждено мнение большинства или меньшинства. Поэтому для той или другой стороны было весьма важно, чтобы в журнале заседания доводы в пользу каждого мнения были изложены сколь можно полнее и убедительнее. Редакцию мнения большинства приняли на себя К. В. Чевкин, А. В. Головнин и я. Надобно было торопиться работой и вместе с тем избегнуть длинноты. Наконец, журнал был составлен, подписан в назначенный день и представлен на Высочайшее утверждение. Чрез несколько дней узнали мы с горестью, что Государем утверждено мнение меньшинства. Ясно было, что затеянное графом Толстым преобразование учебной части в направлении ультраклассическом было предрешено бесповоротно.
2 июля обнародовано Высочайшее повеление, чтобы впредь в университеты допускать лишь окончивших полный курс классической гимназии, с аттестатом «зрелости» и ввести предложенные министром народного просвещения изменения в Уставе гимназий 1864 года.

(Милютин Д.А. Воспоминания. 1868—1873. М. 2006. С. 372 – 381).

Выстрел Каракозова послужил поводом к началу контрреформ в области образования, которые связаны с именем одного из самых влиятельных представителей консервативного лагеря графа Дмитрия Андреевича Толстого. Современники полагали, что кандидатуру Толстого предложил М.Н. Муравьев, возглавлявший Верховную следственную комиссию по делу Каракозова и знавший о консервативных убеждениях Толстого и его неприязни к Головнину и поэтому рассчитывавший, что министр-консерватор подвергнет пересмотру начинания своего либерального предместника. По меткому выражению герценовского «Колокола», назначение Д.А. Толстого означало «шах Константину Николаевичу», т.е. либеральному течению. Действительно, Д.А. Толстой показал себя на этом посту не только убежденным, но и деятельным сторонником «охранительного направления», решительно проведя в жизнь гимназическую реформу.
С июля 1871 г. название «гимназия» сохранялось только за теми средними учебными заведениями, программа которых включала преподавание двух «классических» языков – латыни и древнегреческого. 30 июля 1871 г. был утвержден устав классических гимназий, увеличивавший на один год – до 8 лет – срок обучения, причем два года ученик проводил в последнем классе, усложнялась программа и повышались требования к поступающим в гимназии, а для их подготовки учреждались подготовительные классы. Введенные уставом 1864 г. реальные гимназии переименовывались в реальные училища, устав которых был принят 15 мая 1872 г. С формальной стороны они сохраняли прежнее значение - давали образование, необходимое для дальнейшего приобретения технических специальностей, однако по существу ставились на ступень ниже, чем классические гимназии, поскольку срок обучения в них был меньше – 6 лет, латинский язык получал статус не обязательного, а дополнительного предмета. Главным же нововведением было то, что отныне обучение в реальных училищах не давало права на поступление в университет.
Придя в 1866 г. в Министерство народного просвещения, Д.А. Толстой, по-видимому, не имел еще программы действий. Выбор министром направления действий был обусловлен влиянием на министра издателя газеты «Московские ведомости» М.Н. Каткова, активно пропагандировавшего «классическое» образование в своих статьях; многие пункты реформы совпадали с предлагаемыми им мерами (например, сокращение часов на преподавание русского языка и истории в пользу «классической грамматики» и древней истории). Д.А. Толстой пришел к выводу, что усиление «классического» направления в гимназическом обучении уменьшит число поступавших в университет и отвлечет молодежь от общественной жизни, не оставляя ей свободного времени. Сословный подход к образованию должен был, по мнению Толстого, создать слой дворянской аристократии, который станет надежной опорой монархии.
Убедившись в необходимости «классической» реформы, как для образования, так и для политического строя Российской империи, Д.А. Толстой доверил идейное обоснование и пропаганду М.Н. Каткову, а сам, как практик, энергично взялся за ее осуществление, решительно преодолевая все препятствия, главным из которых было сопротивление членов Государственного совета: А.В. Головнина, Д.А. Милютина, К.К. Грота, А.С. Грейга, Д.А. Оболенского. Обсуждение проекта устава подробно описал в своих воспоминаниях Д.А. Милютин.
Гимназическая реформа Д.А. Толстого получила неоднозначную оценку. Широта образования, дававшегося в классической гимназии, признавалась современниками. Вместе с тем изучение классических языков строилось в основном на зубрежке, что губительно действовало на интерес учеников. Другим недостатком поспешного реформирования было сокращение числа учеников в гимназиях, причем многие оставляли учебные заведения до окончания курса из-за того, что не могли справиться с программой. С начала XX в. курс классических гимназий постоянно пересматривался в сторону сокращения преподавания древних языков.