Польское восстание 1863 – 1866 гг.

Внутреннее положение России сразу после отмены крепостного права осложнилось национально-освободительным движением, начавшимся на ее западной окраине. Существование империи можно было поддерживать лишь силой и режимом угнетения. Поэтому как только установленный Николаем I в Царстве Польском режим был смягчен Александром II (некоторые категории ссыльных поляков были амнистированы, в администрации края увеличен польский элемент и т. д.), вместо ожидаемой «благодарности» началось сильное патриотическое движение за независимую Польшу, перекинувшееся позже на так называемые «западные губернии» России — литовско-белорусские и украинские районы, где землями владели, главным образом, помещики польского происхождения. Все попытки найти компромисс, удовлетворив наиболее скромные требования оппозиции, не дали результатов, уступки расценивались как свидетельство слабости властей, каковой и следует воспользоваться.
В это время Александр II поистине не знал ни сна, ни покоя. Почти ежедневно собирались у него министры и другие деятели, причастные к национальной политике. Большинство из них, кстати, поддерживаемые российским общественным мнением, настаивали на жестких, насильственных мерах решения национального вопроса. Да и Александр II счел вскоре все иные средства исчерпанными. Правда, к ним он прибег после того, как испробовал все возможности договориться. Ему было нелегко на это решиться, он предпочитал умеренную политику, заботился о своей репутации в Европе, не хотел плодить недовольных. Однако решился действовать так, как советовали сторонники жесткого курса. Это означало смертную казнь для лиц, причастных к убийствам, каторгу для активных участников движения, ссылку для прикосновенных к нему.
Ноты европейских государств были очень твердо отклонены. Применение против повстанческих отрядов регулярной армии, смертные приговоры, неуступчивость европейским державам — все это позволило довольно быстро стабилизировать положение на западной окраине России, однако отзвуки восстания: судебные разбирательства, высылки — еще долго занимали российское правительство.

Александр Михайлович Горчаков (1798 – 1883) – министр иностранных дел в 1856 – 1882 гг.
«Кстати о Польше,- заметил князь А.М. Горчаков. Россия по отношению к этому краю должна, разумеется, смотреть на него как на свою неотъемлемую часть. Раз борьба покончена мечом, раз история решила борьбу в пользу России,- Польша не должна быть отделяема от судеб России; каждое восстание немедленно должно быть подавляемо мечом. Но на России, на русском народе и его правительстве, лежит священная обязанность не вызывать этих восстаний, не давать повода к братоубийственной резне. – А это далеко не так трудно, – продолжал светлейший князь – как кажется. Стоит только не забывать, что по отношению к Польше, стране несомненно цивилизованной, мы должны действовать вполне по европейски. Гуманность должна руководить нашими действиями. Отсутствие произвола, честное выполнение установленных законов, заботы о развитии в крае просвещения, торговли и промышленности, вообще забота как о нравственном, так и материальном благосостоянии народа в особенности, должны отличать действия русского правительства в пределах польского народа и тем заменить ему отсутствие политических прав».
Семевский М.И. Князь Александр Михайлович Горчаков в его рассказах из прошлого // Русская старина, № 10, 1883, с. 159 – 180.


ПИСЬМО ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА II ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ КОНСТАНТИНУ НИКОЛАЕВИЧУ.

18/30 июня 1862. Царское Село.

Конфиденциальная инструкция

Главною целью твоего управления Царством Польским должно быть восстановление повсюду законного порядка и упрочение оного, на основании учреждений мною ему дарованных. Грустное убеждение, что все наши старания, для блага Царства, не удовлетворят никогда несбыточным стремлениям и желаниям крайней патриотической, т. е. революционной партии, не должно нас останавливать на сем пути.
Тебе следует идти по нему твердо, не ища популярности и не смущаясь критикою и осуждением твоих действий, как нашими внутренними демагогами, так и заграничною эмиграциею, и не забывая никогда, что Царство Польское, в теперешних его границах, должно оставаться навсегда достоянием России, не касаясь, разумеется, отдельного его управления и учреждений ему дарованных.
Служа мне верою и правдою в Польше, тебя должна постоянно руководить мысль, что ты служишь России, и, заботясь об интересах Польши, никогда не забывать, что она не должна быть обузой для России, а приносить ей пользу, которую она может ей принести своим мирным развитием и передовым своим положением, служа ей связью с остальною Европою.
Ошибки прежнего времени должны нам служить уроком для будущего. Назначение твое принято благомыслящими, как залог примирения, но в то же время оно возбудило почти всеобщее ожидание каких-то новых льгот и уступок. Об них и речи быть не может, а в особенности ни о конституции, ни о национальной армии. Ни того, ни другого я ни под каким видом не допущу. Согласиться на это, значило бы отречься от Польши и признать ее независимость, со всеми ее пагубными последствиями для России, т. е. отпадение от нее всего того, что некогда было завоевано Польшею и что польские патриоты доселе считают своим достоянием.
Может быть, что многие будут рассчитывать льстить твоему панславизму. Мысли эти, как бы они ни были завлекательны для будущего, я считаю, в настоящую минуту, крайне опасными для России и для монархического начала, ибо я вижу в них распадение России, даже не на отдельные государства, а на отдельные и, вероятно, враждебные республики. Соединение же всех Славян под одну державу, есть утопия, которая едва ли может когда либо осуществиться.
Я слишком уверен в тебе и в твоей истинной любви к России, чтобы думать, что ты мог бы поддаться подобным мыслям, — но долг мой предостеречь тебя от могущих ожидать тебя соблазнов.
Итак, первые шаги твои в Польше должны быть крайне осторожны. Хотя примирение и должно быть твоей целью, но прежде всего ты должен быть восстановитель законной власти и уметь внушить к ней должное уважение твоею твердостью и твоим бесстрастием во всех твоих действиях, не обращая внимания на критику заграничных журналов и наших собственных либералов и мнимых прогрессистов.
Военное положение, которому мы единственно обязаны восстановлением нарушенного порядка, должно быть сохраняемо, во всей его строгости, и при тебе, в особенности в городах, пока я не признаю возможным его снять. Но я разрешаю тебе, когда ты ознакомишься ближе с положением края, представить мне о постепенном восстановлении обыкновенного законного порядка, в отдельных местностях, где ты это признаешь возможным и безвредным.
Обращаю все твое внимание на все начатые и имеющиеся в виду работы и преобразования, как по административной, так и по судебной части, и в особенности на добросовестное приведение в исполнение того, что уже мною утверждено.
Надеюсь, что Виелопольский будет тебе по этому истинным помощником. Но зная его крутой и упрямый характер, ты должен готовиться к борьбе и не уступать ему в том, что, по твоему мнению, не будет согласно с общим правительственным монархическим направлением и [будет] противным интересам Империи. — Вообще, в сношениях твоих с ним, ты, на первых же порах, должен показать ему, что ты его начальник, а он, по гражданской части, твой первый советник и исполнитель твоих приказаний и распоряжений, а не опекун, которому ты должен слепо верить и подчиняться во всем его влиянию.
Не забывай, что, будучи моим Наместником, ты вместе есть начальник вверенных тебе войск, и что мы им обязаны восстановлением и сохранением нашей власти в Польше.
Желаю, чтобы они знали, чрез тебя, что я умею ценить их неутомимое усердие и уверен, что они и впредь сохранят то чувство чести и преданности своему долгу, коим всегда отличались славные наши войска.
Обращай на них внимание, по всем частям, чтобы они знали, что ты о них заботишься, но сохраняя притом самую строгую дисциплину и наблюдая, чтобы тоже соблюдалось и всеми частными начальниками.
Последние грустные случаи с офицерами в 4 и 6 стр. бат. доказывают, что революционная работа коснулась к несчастью и их. Дай Бог, чтобы подобные примеры не повторялись, но бдительность, и самая строгая, необходима.
Будь вежлив и приветлив со всеми и наблюдай за собою, чтобы твоими, часто без умысла, резкими манерами не оскорбить кого-либо.
Поляки вообще самолюбивы и щекотливы, но с ними не трудно ладить, если только уметь с ними обращаться. Ты знаешь, какую важную роль играют у них дамы и как они, в последнее время, почти все без исключения, явно выказывали свою ненависть ко всему русскому. Скорой перемены в них я не надеюсь, но это не должно вас смущать, ни тебя, ни Сани3. Весьма вероятно, что, когда начнутся у вас приемы, то они мало по малу перестанут вас чуждаться и даже сами станут к вам напрашиваться. Приветливое, ровное и учтивое обращение с ними Сани может иметь, я уверен, самое лучшее влияние.
Надеюсь, вообще, что она будет тебе помогать, в кругу ее женских обязанностей, в особенности по учебной и по благотворительной части, показывая и принимая, как в том, так и в другом, деятельное участие, но не иначе, как с твоего ведома и с моего разрешения.
Другого женского вмешательства в дела я не допускаю и [его] быть не должно. Убедительно тебя прошу наблюдать, чтобы кругом вас не было ни сплетней, ни ссор и чтобы все знали и чувствовали, что ты, и у себя дома, хозяин и голова семейства.
Остается мне еще прибавить несколько слов о католическом духовенстве. Тебе известно, сколько оно показало себя враждебным, употребляя личину религии для покровительствования всем возможным политическим демонстрациям. Только в самое последнее время удалось Фелинскому укротить подобные выходки. Дай Бог, чтобы оно поддержалось и впредь, и надеюсь на хорошее влияние на него Виелопольского и Крживицкого для удержания его на пути истины и не давая ему увлекаться его юлтрамонтизмом.
Оказывай во всех случаях католической церкви должное уважение, но не допуская ни под каким видом духовенству вмешиваться в политические дела и не оставляя подобные замашки без должного взыскания.
Вот тебе мои наставления и советы для нового твоего трудного служебного поприща, на которое ты сам вызвался из преданности ко мне и из любви к нашему дорогому Отечеству.
Да подкрепит тебя Бог! и да поможет Он тебе оправдать мои надежды! Искренняя моя дружба, полное мое я тебе доверие тебе известны. Они останутся неизменными, равно как и братская моя к тебе любовь.
Господь с тобою!
Александр.

Великий князь Константин Николаевич, решившись отправиться в Польшу выразителем царской воли, тщательно готовился к своей миссии. В дневнике он отмечал, что брал уроки польского языка, читал «польские бумаги», в т.ч. и переписку Александра II с наместниками, изучая опыт управления своих предшественников в этой должности. Императору был нужен представитель, который являясь в глазах восставших поляков компромиссной фигурой, вместе с тем вел твердую линию на сохранение Царства Польского в составе Российской империи. Первое письмо, которое Александр II отправляет своему брату в Варшаву, названное самим Императором «конфиденциальной инструкцией», определяет принципы, на которых должно строиться успокоение поляков. Личная переписка между братьями носила откровенный характер, так что эта инструкция освещает взгляд Александра II на управление многонациональной империей. Отдельные слова и предложения в тексте выделены Александром II.

(Дела и дни. 1920. Кн. 1. Переписка Императора Александра II-го с великим князем Константином Николаевичем за время пребывания его в должности Наместника Царства Польского в 1862—1863. гг. С. 122 – 127).

Д.А. Милютин
ПЕРВЫЕ МЕРОПРИЯТИЯ ПРАВИТЕЛЬСТВА ПРОТИВ МЯТЕЖА. ЯНВАРЬ И ФЕВРАЛЬ

Получив 11 января, по телеграфу, первое известие из Варшавы о вспыхнувшем открытом мятеже и ночном нападении на русские войска, Государь утром 12-го числа, в субботу, собрал у себя в кабинете для совещания министра внутренних дел Валуева, шефа жандармов князя Долгорукова и меня. Вот первые меры, которые признано было нужным принять неотлагательно: 1) объявить военное положение как в Царстве Польском (где оно существовало прежде, но постепенно отменялось постановлениями 27 августа, 28 сентября и 4 декабря (ст.ст.) 1862 года), так и в смежных уездах Западного края; 2) предоставить главным начальникам в Царстве Польском, Северо-Западном и Юго-Западном крае особые временные права относительно конфирмации и приведения в исполнение приговоров военных судов над участниками мятежа и 3) усилить войска в трех западных округах.
На другой день, 13 января, в воскресенье, в конце обычного развода в Михайловском манеже (от л.-гв. Измайловского полка) Государь подозвал к себе всех присутствовавших генералов и офицеров и, когда они окружили его густой толпой, обратился к ним с речью, в которой объявил в коротких словах полученные из Царства Польского прискорбные известия и затем сказал: «В этих новых злодействах я не могу обвинять весь народ польский; но вижу работу революционной партии, стремящейся повсюду к ниспровержению законного порядка. Мне известно, что партия эта рассчитывает и на изменников в рядах наших; но они не поколеблют мою веру в преданность своему долгу верной и славной моей армии. Я убежден, что теперь, более чем когда-либо, каждый из вас, чувствуя и понимая всю святость присяги, исполнит свой долг, как честь нашего знамени требует. В рядах ваших я сам начал службу; потом несколько лет имел честь вами командовать, и потому чувства преданности вашей мне хорошо были известны, и я ими гордился за вас перед покойным Государем, родителем моим. Уверен, что если обстоятельства того потребуют, вы и теперь докажете на деле, что я могу на вас рассчитывать, оправдаете мое полное к вам доверие».
Само собой разумеется, что ответом на эту речь были дружные и продолжительные крики «ура». Известие о происшествиях в Польше произвело взрыв негодования и в войсках, и во всем русском обществе. Даже и те, которые судили снисходительно и с некоторым сочувствием о польских домогательствах, теперь отрезвились, когда дело приняло кровавый оборот.
14 января подписаны Высочайшие рескрипты на имя генерал-адъютантов Назимова и Анненкова. Обоим им присваивались права командира отдельного корпуса в военное время и вместе с тем предоставлялось: 1) учреждать особые комиссии для предварительного разбора всех арестованных участников мятежа с тем, чтобы определять, кто из них подлежит военному суду и кто административному взысканию; 2) всех захваченных с оружием, сопротивлявшихся законным властям, нападавших на воинских чинов и мирных обывателей предавать суду по полевым законам; 3) приговоры военных судов конфирмовать окончательно военным губернаторам или равным им военным начальникам и приводить немедленно в исполнение на месте преступления; и 4) те же права конфирмации предоставлять, буде окажется нужным, и начальникам отрядов. Те же полномочия предоставлены были и наместнику в Царстве Польском.
Усиление войск признавалось необходимым прежде всего в Варшавском и Виленском округах. Хотя в первом из них уже находилось почти до 100 тысяч войска (64 бат<альона>, 25 эск<адронов>, 62 казачьи сотни и 176 орудий), однако ж начальство варшавское считало эти силы недостаточными для не¬медленного подавления мятежа. Решено было Государем на первый раз ограничиться укомплектованием находившихся уже в Царстве частей до полного военного состава, призывом соответственного числа нижних чинов из временного и бессрочного от¬пусков, и, кроме того отправить в Варшаву два полка гвардейской кавалерии, расположенные в окрестностях Новгорода (в бывших военных поселениях): Гродненский гусарский и Уланский Его Величества с одной конной батареей (Лейб-гвардейской облегченной, № 3). В Виленский же округ назначено отправить прежде всего оба находившиеся в Петербурге дивизиона гвардейских казачьих полков, а вслед за ними всю 2-ю гвардейскую пехотную дивизию с состоящим при ней Стрелковым батальоном Императорской фамилии.
Назначенные в поход части гвардии собрались необыкновенно скоро. Офицеры и солдаты, соскучившиеся однообразной гвардейской службой, рвались в поход и готовились к нему с восторгом. Все части перевозились по Петербургско-Варшавской железной дороге, по которой в то же время обратно из Царства Польского перевозились рекруты и арестанты с конвоировавшими тех и других войсками. По мере отправлений частей гвардии из Петербурга, Государь лично производил им смотры и каждый раз, прощаясь с ними, напутствовал несколькими теплыми словами. Первый смотр был 21 января гвардейским казакам, а затем 30 и 31 января, и 1 февраля — последовательно прочим поименованным частям; позже всех выступила из Петербурга, 6 февраля, прибывшая из-под Новгорода Конная батарея, для сопровождения которой назначена была экспромтом рота Гвардейского экипажа, получившая приказание только накануне; она изготовилась к выступлению в одни сутки. Великий князь Константин Николаевич просил о присылке этой роты для службы на речной флотилии, которую он вознамерился устроить на Висле.
Для замены выступавших из Петербурга гвардейских полков перевозились туда, по Николаевской железной дороге, полки 2-й гренадерской дивизии. По прибытии этих полков в столицу, Государь производил им смотры в Михайловском манеже, 7 и 22 февраля. Вместе с тем представлялись на смотр и перевозимые через Петербург рекруты последнего набора из Царства Польского. Новобранцы эти имели вид добродушный и кроткий. Что более всего бросалось в глаза при виде этой молодежи, это малорослость и физическая неразвитость их.
При тогдашнем положении дел и беспрерывном передвижении войск, более всего озабочивало нас охранение железных дорог и телеграфных сообщений. Как уже было сказано, мятежники поставили себе первой целью — именно прервать сообщение между Варшавой и Петербургом — и в этом отношении они нашли себе усердных помощников в личностях, служащих на самих дорогах и телеграфах. Большинство этих лиц состояло из поляков, сочувствовавших мятежу и даже принявших в нем деятельное участие. С первых же дней мятежа было прервано движение повреждением пути на протяжении между станциями Лапы и Малкина, так что из Петербурга поезда отправлялись только до Вильны, и расписание срочного движения пассажирского и почтового было изменено так, чтобы далее Вильны, как к Белостоку, так и к Вержболову поезда были отправляемы по мере возможности только днем. Между Белостоком же и Варшавой сообщение было восстановлено с 19 января, но с пересадкой, так как исправление сожженных мостов потребовало довольно продолжительного времени. Впереди каждого поезда посылался особый паровоз, в виде авангарда. В лесистых местностях, через которые пролегает дорога, поезда не раз подвергались выстрелам мятежников. Необходимо было принимать меры к охранению станций и мостов, для чего потребовались соединенные усилия военного начальства с железнодорожным и местной администрацией. Для размещения войск в зимнее время, наскоро строились бараки и землянки; местные жители помогали войскам в вырубке леса там, где он примыкал вплоть к дороге. По представлению министра внутренних дел, Комитет Министров (в заседание которого приглашен был председательствовавший в совете Главного общества р<оссийских> ж<елезных> Дорог генерал-адъютант граф Эдуард Трофимович Баранов) утвердил правила относительно обязательного содействия городских и сельских обществ охранению железных дорог и телеграфных линий. Правила эти были опубликованы в конце января в Западном крае и в Царстве Польском.
Все распоряжения, вызванные польским мятежом, делались по непосредственному указанию самого Государя. Для согласования действий разных ведомств, ежедневно, по утрам происходили совещания в кабинете Его Величества. Постоянно участвовали в них князь Долгоруков, Валуев и я; но кроме того приглашались другие министры и начальники, смотря по надобности. Почти всегда принимал участие граф Э.Т. Баранов, содействие которого было необходимо для принятия спешных мер по охранению железной дороги. Совещания эти всегда происходили по окончании моего обыкновенного доклада. Каждый раз заседание наше открывалось чтением полученных в течение дня известий из разных мест, а затем обсуждались возникавшие новые вопросы и вызываемые ими новые меры.
В памяти моей осталось в особенности одно из таких совещаний, когда положение дел представлялось в весьма мрачном виде; полученные с разных сторон известия были крайне неблагоприятны и тревожны, так что некоторые из участвовавших в совещании начали предлагать разные чрезвычайные, крайние меры. Государь однако ж выслушивал всех с полным спокойствием и отложил решение вопроса до следующего дня. Когда же все вышли из кабинета и я один остался с Государем для получения дополнительных приказаний собственно по военному ведомству, он сказал мне: «Вот видишь, как все они потеряли головы; не в первый раз мне приходится испытывать такие трудные обстоятельства и благодарю Бога, что он дает мне именно в таких случаях твердость и спокойствие. Чем более вижу окружающих меня в тревожном состоянии, тем я спокойнее и осторожнее в своих решениях». И действительно, мне потом представлялись не раз случаи убеждаться в справедливости этих слов. Но как согласовать эту черту характера с крайней впечатлительностью Государя? Могу только объяснить себе это видимое противоречие тем, что у него сильно развиты были, с одной стороны, осторожность и неуверенность в себе, с другой же — религиозная уверенность в особенном ему покровительстве Провидения. И в самом деле, многие обстоятельства и события в течение его царствования могли утверждать в нем подобное убеждение до последнего рокового дня его жизни.
Под видом наружного спокойствия и твердости, Государь был однако же сильно озабочен происшествиями в Польше и даже глубоко огорчен. Он увидел ясно, что шел до сих пор по ложному пути, делая уступку за уступкой, в надежде удовлетворить поляков и успокоить волнения в Царстве Польском. Уступки эти только ободряли и подстрекали вожаков движения и довели до открытого вооруженного восстания. План Велепольского, на которого возлагалось столько надежд, оказался вполне несостоятельным; все здание, которое доверили ему возвести, вдруг обрушилось. Настало время, когда уже нельзя было рассчитывать на успех мирной законодательной работы, а приходилось силою оружия подавлять открытый мятеж. Необходимо было прибегнуть к энергическим военным мерам, как ни прискорбно это было для мягкого сердца Государя.
Как в Северо-Западном крае, так и в Юго-Западном, главное начальство военное и гражданское было уже в одних руках: генерал-адъютантов Назимова и Анненкова. С наступлением тревожного времени, вызывавшего усиленные военные распоряжения, признано было необходимым облегчить обоим генерал-губернаторам исполнение лежавших на них двойственных обязанностей, назначением им помощников по военной части. 13 и 15 января последовали эти назначения, по собственному выбору их самих: в помощники генерал-адъютанту Назимову назначен генерал-адъютант Фролов, занимавший прежде должность генерал-квартирмейстера 1-й армии (до упразднения ее), а помощником генерал-адъютанта Анненкова — генерал-лейтенант Семякин, начальник 10-й пехотной дивизии. Генерал Фролов некогда считался способным офицером Генерального штаба, играл некоторую роль в Гвардейском штабе еще во времена Императора Николая и вместе с тем был адъюнкт-профессором тактики в вывшей Военной академии; он прикидывался чудаком и, к сожалению, имел несчастную страсть к карточной игре. Выбор его в помощники к командующему войсками Виленского округа был не совсем удачный. Что касается до генерала Семякина, то он был на счету дельных строевых генералов; затрудняюсь сказать что-нибудь более определительное об этой личности.
В Варшавском округе также признано было необходимым изменение в составе главного военного начальства. До того времени великий князь Константин Николаевич был облечен одним только званием наместника; военное же начальство было специально вверено командующему войсками округа генерал-адъютанту барону Рамзаю. Хотя последний и считался подчиненным великому князю, однако ж отношения, права и обязанности наместника по военному управлению не были определены никакими законоположениями. Чтобы устранить такое ненормальное положение, решено было Государем облечь великого князя званием главнокомандующего, со всеми присвоенными этому званию правами. Об этом новом назначении объявлено было в приказе 19 февраля, во вторую годовщину великого акта освобождения крестьян. Вместе с тем решено было дать Его Высочеству нового помощника по военной части, на место генерал-адъютанта барона Рамзая, который по своим преклонным летам и болезненному состоянию не соответствовал занимаемому посту при тогдашних трудных обстоятельствах. Тут особенно был важен удачный выбор лица, — и в этом выборе чуть не сделана была большая ошибка. По просьбе ли великого князя, или по собственной инициативе Государя, первоначально выбор остановился на генерал-адъютанте графе С. П. Сумарокове — человеке еще гораздо более ветхом и болезненном, чем барон Рамзай. Выбор этот произвел общее удивление: граф Сумароков был в хороших отношениях с великим князем Константином Николаевичем, а еще более с великой княгиней Александрой Иосифовной; но всем известны были его странные мании, в числе которых полонофильство одно уже было бы достаточно, чтобы сделать его кандидатуру совершенно невозможной. К счастью, назначение графа Сумарокова не состоялось: получено было сведение, что он в то время лежал в тяжкой болезни, в Москве. Тогда Государь обратил внимание на графа Берга, который со времени увольнения от должности финляндского генерал-губернатора оставался без особого назначения, в числе членов Государственного совета. Из всех имевшихся в виду кандидатов на должность помощника Его Высочества главнокомандующего в Царстве Польском, граф Берг, конечно, наиболее удовлетворял всем требованиям по известной опытности в делах военных и политических, по неутомимой деятельности и тонкому уму. Такой человек мог, в случае надобности, и заступать место великого князя по обоим званиям — главнокомандующего и наместника.
По получении согласия Его Высочества на предположенное назначение графа Берга, приказ об этом последовал 17 марта. Тем же приказом уволен генерал-адъютант барон Рамзай, которому при этом пожалованы алмазные знаки к ордену св. Александра Невского.

Милютин был не только чиновником, но обладал также незаурядными способностями ученого. Его главный научный труд «История войны 1799 года между Россией и Францией в царствование Павла I» (в 5-ти томах) был издан в 1857 г. Дмитрий Алексеевич был склонен оценивать не только события прошлого, он анализировал внутреннюю и внешнюю политику российского правительства, размышляя над причинами и последствиями принимаемых властью решений и предпринимаемых действий. Свои рассуждения и выводы, Милютин изложил в воспоминаниях, уделяя внимание всем значительным событиям своего времени. Воспоминания, относящиеся к 1860 – 1870 гг. Дмитрий Алексеевич записывал, уже будучи в отставке, которая последовала в 1881 г. вскоре после восшествия на престол императора Александра III. Несмотря на то, что со времени описываемых событий прошло почти 20 лет, мемуары Милютина передают всю остроту борьбы в высших эшелонах власти, ясно обрисовывая позицию каждого участника, сопровождая факты умной и тонкой авторской оценкой.
(Милютин Д.А. Воспоминания. 1863—1864. М. 2003. С. 54 -62).