Отмена крепостного права
Гусиное перо, которым 28 января 1861 г. Александр II подписал журнал заседаний Общего собрания Государственного совета об отмене крепостного права в России.
Яновский А.Д. Император Александр II. М., 2011. С. 13.
В программных рукописных записках, во множестве расходившихся в то время по России, назывались многие меры оздоровления страны, но среди них отмена крепостного права, реформа суда и цензурного ведомства фигурировали чаще всего. Александр II решил, что начинать нужно все же с отмены крепостного права. Задача казалась просто неподъемной. Ведь речь шла о резком изменении положения и первого сословия России, богатство и влияние которого основывались именно на узаконенном рабстве, и самого нижнего в иерархической пирамиде слоя — двадцатимиллионного крестьянства, принадлежавшего помещикам. Страшно было затрагивать интересы первых, ведь дворцовые перевороты были еще на памяти, опасно было и ворошить деревню. Аргумент о том, что свобода крестьян обернется их неуправляемостью, бунтами, массовым бродяжничеством по стране, всякий раз всплывал при робких попытках заговорить об «эмансипации». Но рискованно было, разумеется, и тянуть с освобождением крестьян.
Пять лет жизни Александра II как государственного деятеля были отданы крестьянской реформе. При этом он сумел не только не поддаться на угрожающие предупреждения и запугивания, здраво взвесить все за и против, но и оказался способен на длительную тяжелую работу, расширяя по мере обсуждения вопроса рамки предстоящих преобразований и все более склоняясь к либеральному варианту реформы: освобождению крестьян с землею, при последующем выкупе ее с помощью государственного кредита.
Положение 19 февраля 1861 года о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости. С.-Петербург, 1861 г.
Яновский А.Д. Император Александр II. М., 2011. С. 13.
Окончательное обсуждение «положений» о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости, грозило сильно затянуться, и Александр II просто приказал завершить работу над проектами к февралю 1861 года. 19 февраля, в годовщину своего воцарения, он подписал и акты реформы, и манифест, объявляющий об отмене крепостничества.
ЗАПИСКИ 1861 г.
28-го января. Сегодня первое заседание Государственного совета по крестьянскому делу под председательством самого государя. Заседание продолжалось с 12-ти часов до 6-ти. Государь открыл его речью. Все единогласно свидетельствуют, что государь говорил с замечательным красноречием. Он начал с краткого исторического обзора вопроса, объявил решительное свое намерение кончить непременно это дело в нынешнем году и не позже половины февраля. Он сказал, между прочим, что крепостное право, установленное самодержавною властью, не может быть отменено иначе, как той же самодержавною властью. Я не читал текста речи, но, судя по отзывам, она должна быть замечательна. <…>
Вчера было замечательное заседание Главного комитета, в котором государь объявил, что Главный комитет обратится в место постоянное и будет заведовать всеми делами сельских обывателей. Он выразил мнение, что с уничтожением крепостного состояния нет основания иметь отдельные управления Государственных имуществ, Уделов, и что дела по окончательному устройству всех сельских обывателей должны быть сосредоточены в Главном комитете, в котором министр Государственных имуществ, Уделов и внутренних дел будут членами и дела будут докладываться ему Комитетом. Он предоставляет себе назначить особых членов и председателя. Эта важная мера придумана самим государем. Муравьев хотел сделать замечание, но государь остановил его, сказав, что он это уже решил.
Вообще нельзя не удивляться энергии государя и решимости его идти во что бы то ни стало к цели. Прежде можно было предполагать, что он не отдает себе ясного отчета в предпринятых им преобразованиях, но теперь видно, что он не только вполне усвоил себе все подробности вопроса, но и сознает все возможные последствия реформы. Когда вспомним, что Николай Павлович созывал один за другим 9 комитетов и что всякий раз останавливался на пустой полумере вследствие доходивших до него толков, то нельзя не признать за Александром Николаевичем той храбрости, которой недоставало покойному отцу его. Разговор какого-нибудь князя Сергея Михайловича Голицына сбивал Николая с толку, а теперь все кругом государя не сочувствует реформе — в самом семействе, кроме великого князя Константина, ежели не явно, то втихомолку осуждают меру, но государь как будто ничего не слышит, не высказывается ни той ни другой стороне, а в данном случае действует сознательно.
Вчера в Главном комитете и сегодня в Государственном совете государь обнимал и благодарил великого князя Константина Николаевича, и, действительно он заслуживает этого — с необыкновенным рвением и усердием занимался он все это время вопросом и благодаря своим необычайным способностям изучил его во всех подробностях. Нельзя и в этом участии великого князя в крестьянском вопросе не видеть особенного удивительного явления. Как упорно отклонялся великий князь от участия в этом деле, могут знать только те, кто видел его близко. Когда дело поступило в Главный комитет, он решительно объявил, что не будет им заниматься и что его дело быть моряком и больше ничего. Он не хотел даже прочесть извлечений из трудов Комиссии, для того чтобы ознакомиться с ними и не сидеть в Комитете безгласным членом… Великая княгиня, подстрекаемая разными влияниями, со своей стороны, хлопотала о том, чтобы не допускать его до занятий крестьянским вопросом. Вдруг, совершенно неожиданно, по случаю болезни князя Орлова, государь назначает его председателем Комитета, несмотря на все его сопротивление. Необходимость заставила его заняться, и тогда, раз уже он принялся за дело, то предался ему усердно. Все время он председательствовал в Главном комитете, по отзыву даже врагов его, с необыкновенным искусством и имел на дело решительное влияние. Таким образом, этот человек, против своей воли и почти насильственно, попал в дело, которое дает ему важную страницу в истории России. В обществе неизвестны все эти подробности, и теперь, особенно в провинции, все убеждены, что великий князь все это дело затеял, что он руководил государем и проч. и проч. … Его считают не только главою красной, или либеральной, партии, но честолюбцем, имеющим свои затаенные и коварные замыслы. Вот как пишут историю…
18-го февраля. <…> Сегодня я был у великого князя и мог довольно долго с ним говорить. Это в первый раз, как он занимается крестьянским вопросом, хотя здесь все убеждены, что я сильно действую и имею влияние на великого князя по крестьянскому делу, но, повторяю, я в первый раз сегодня с ним говорил об этом деле. Я поздравил его с последним днем старой истории России и с наступлением новейшей эпохи. Сегодня последнее заседание Государственного совета, и завтра государь подпишет Манифест, но он не будет объявлен прежде Великого поста. Несмотря на то, завтра, по всей вероятности, народ будет толпиться на площади перед дворцом и ожидать чего-нибудь. Дай Бог, чтобы прошло это без эпизода. Несмотря на массу подметных писем, в которых стращают государя разными страшилищами, он стоит твердо. Одно из этих писем было прочитано государем в присутствии нескольких министров. В нем, между прочим, сказано, что против государя готовятся кинжалы, и умоляют его поберечь хотя бы семью, ибо ее беречь не будут.
Говоря об оппозиции, государь сказал раз Ланскому: «Народ все-таки будет доволен, ему будет лучше, а дворяне могут меня убить, я на это готов, но дело все-таки останется». Не знаю, этими ли именно словами он сказал это, но мысль, говорят, та.
Великий князь так еще переполнен и проникнут крестьянскими делами, которыми он почти три месяца занимался, что не может ни о чем другом говорить, и говорит с одушевлением. Очень удивляется, что ему приписывают и само поднятие крестьянского вопроса, и влияние на государя. Он знает, что его в обществе единодушно все ругают, но, кажется, смотрит на это равнодушно. Он сказал мне, что теперь распускают слухи, будто дворянство хочет отстранить себя от всяких должностей. Я ответил ему, что этого едва ли можно опасаться. Место свято пусто не будет. Что-то Бог даст завтра…В газетах так глупо было объявлено о том, что завтра объявления не будет, что народ может подумать, что все совсем отложено.
5-го марта. Объявление Манифеста об освобождении крестьян.
Наконец свершилось великое дело... В России нет больше крепостного состояния… Сегодня вышел Манифест и был читан во всех церквах. При этом не было ни тени беспорядка, везде при конечных словах народ крестился. Государь на разводе в манеже сказал речь офицерам, объявил им о выходе Манифеста и выразил им надежду, что они как представители дворянства будут продолжать служить ему верно и усердно. Слова его были встречены громким «ура», и народ, собравшийся на площади перед манежем, в числе не более 1000 человек, подхватили это «ура»… Вот единственная манифестация сегодняшнего дня. На улицах даже незаметно никакого особого движения. Сегодня последний день масленицы, и даже пьяных менее обыкновенного. Я ходил на гуляние и не слышал в народе ни одного слова о свободе. Сказывают, что в Исаакиевском соборе были чины разных посольств, они надеялись присутствовать при необыкновенном каком-либо зрелище народного ликования, но, к величайшему их удивлению, ничего не видали. Я сам не знаю, как объяснить эту необыкновенную сдержанность в народе; отчасти это можно приписать неожиданности, ибо вчера еще никто не знал, что сегодня будет объявление, а отчасти, может быть, двухлетний срок, о котором в Манифесте и в объявлениях так утвердительно говорится, охладил порыв радости. Манифест вообще немногими понят, и из него нельзя видеть, в чем заключается реформа. Когда вчитаются, то увидят, что не только через два года, но и с сегодняшнего дня многое сделано… Это будет сюрприз… Какой великий сегодня день для государя. Что бы ни случилось, но памятник он себе уже воздвиг…
(Записки князя Дмитрия Александровича Оболенского. 1855—1879. СПб. 2005. Вступительная статья, подготовка текста и комментарии: В.Г. Чернуха)
Князь Дмитрий Александрович Оболенский (1822 – 1881) в свое время был фигурой очень значительной, государственным человеком, по справедливости имеющим право быть отнесенным к числу деятелей «великих реформ» царствования Александра II. Потомок древнего и знатного рода, окончивший Училище правоведения, он выбрал стезю делающего карьеру петербургского чиновника. В 1853 г. вошел в круг «константиновцев» - либеральной бюрократии Морского министерства, возглавлял которое брат Александра II великий князь Константин Николаевич. Д.А. Оболенский, работая в передовом министерстве того времени, способствовал продвижению разрабатываемых тогда реформ: крестьянской, судебной, цензурной.
В 1863 г. Оболенский ушел из Морского министерства в Министерство финансов. По-видимому, в будущем ему была уготована должность товарища министра финансов, но судьба распорядилась иначе. Он был назначен директором Департамента внешней торговли, занимался налоговыми вопросами, а в 1870 г. перешел в Министерство государственных имуществ, заняв место товарища министра. Когда в 1872 г. рухнули его надежды сесть министерское кресло, он решил уйти из министерства и получил почетную отставку – назначение в члены Государственного совета. Д.А. Оболенский оказался в составе Департамента законов, где он мог вполне проявить свои знания и способности правоведа. До смерти Александра II, в царствование которого он развернулся в полной мере как способный государственный деятель и к деяниям которого был непосредственно причастен, Оболенский не дожил нескольких недель.
Заметки Д.А. Оболенского задумывались как дневник, но все же это скорее «записки», нежели регулярно ведущийся дневник, это смешение дневниковых записей и заметок, рассуждений, документов. Он начал их вести тридцатилетним человеком, и им двигали разного рода побуждения. Ему казалось неприемлемым заносить в дневник «подробности жизни» либо заурядные общественные события. Он отмечал только те явления, которые воспринимались им как выбивающиеся из общего ряда, значительные. Особенность его «Записок» - обилие введенных в текст документов.
Записи Д.А. Оболенский вел нерегулярно, иногда забрасывая свои тетради на годы. Но потом свойственное ему ощущение движения времени, историзма, волнения человека своей эпохи, очень сильное негодование, встряска, разочарование – снова приводили его к дневнику. Словом, это дневник человека 1850 – 1870-х годов, занимавшего видное место в системе российской чиновной иерархии, передающий как события своего времени, так и всплески отношения к ним. По фрагментам дневника, охватывающим период подготовки отмены крепостного права, можно проследить, как менялось мнение Д.А. Оболенского об Александре II по мере того, как намерение императора осуществить освобождение крестьян приобретало все более четкие очертания.
МАНИФЕСТ!
Первый шаг сделан! Говорят, что он труднее прочих: будем ждать второго — с упованием, хотели бы ждать его с полной уверенностью; но все делается так шатко, так половинно и тяжело!
Освобождение крестьян только началось с провозглашения манифеста. Не отдых, не торжество ждет государя — а упорный труд; не отдых, не воля ждет народ — а новый, страшный искус.
Скорее — скорее второй шаг!
Александр II сделал много, очень много; его имя теперь уже стоит выше всех его предшественников. Он боролся во имя человеческих прав, во имя сострадания, против хищной толпы закоснелых негодяев — и сломил их! Этого ему ни народ русский, ни всемирная история не забудут. Из дали нашей ссылки мы приветствуем его именем, редко встречавшимся с самодержавием не возбуждая горькой улыбки,— мы приветствуем его именем освободителя!
Но горе, если он остановится, если усталая рука его опустится. Зверь не убит, он только ошеломлен! Теперь, пока стоглавая гидра, которой каждая голова или Муравьев или Гагарин, не совсем опомнилась, надобно покончить ее и освободить, вместе с русским крестьянином, новую русскую государственную мысль — и от немецких колодок, и от русских татар, тучных нашей кровью, нашими слезами, нашим изнурением.
Слово освобождения сказано! Государь признался. Это дело великое, но не все — слово должно стать делом, освобождение — быть истиной!
Выбор в. к. Константина Николаевича, кажется, удачен. Он необыкновенно вырос, явившись опорой своего брата в деле освобождения, и когда Александр его обнял в первом заседании, его обняла вся Россия. Какая огромная полоса славы перед обоими. Вы оба, как говорят русские, родились в сорочке. Борьба ваша, Константин Николаевич, легка: с вашей стороны не только справедливость, но все думающее и все страдающее, меньшинство образованных людей и большинство массы. А против вас кто? Горсть пустых стариков, алчных невежд, мощенных звездами и переплетенных лентами; ведь они только сильны вами; у них опоры нет, кроме дворовых людей, которых рабство они зажилили еще на два года. Их бояться нечего. Затем остается дикий, лесной помещик, еще менее опасный, — на таких ли медведей ходит ваш брат. Лесной, степной помещик был своеволен и неукротим под материнским крылом полиции, он буйствовал на основании царских льгот; отнимите от него руку, и вы увидите, как он присмиреет… Но вряд ли можно успеть во многом одним канцелярским порядком, одной бюрократией. Окружите себя свежими, живыми людьми, не рутинистами, не доктринерами, а людьми понимающими, любящими Россию, и, главное, не бойтесь гласности, как бы она ни была резка!
Вспомните один пример.
Вольнее нашего никогда не раздавалась русская речь. Что же говорила она, что распространяла, что поставила на своём знамени?
Несколько дней после 3 марта (19 февраля) 1855 года мы писали, что Россия ждет от нового государя: освобождения крестьян с землею, уничтожения телесных наказаний и гласности в суде и печати. Прошло шесть лет, и несколько дней спустя после 3 марта (19 февраля) 1861 всенародно возвещено уничтожение крепостного права. Вы сами стараетесь вывести во флоте телесные наказания.
Черед за гласностью!
В период подготовки крестьянской реформы ни одна российская газета не пользовалась такой популярностью, как «Колокол», издаваемый А.И. Герценом и Н.П. Огаревым в Вольной русской типографии в Лондоне. Своим успехом «Колокол» был обязан не только публицистическому таланту издателей, но и злободневности тем, которые они поднимали, их способности реагировать на происходящее в империи быстрее, чем российская пресса и администрация. Статьи герценовского «Колокола» основывались на корреспонденциях с мест, что было исключением для печати того времени, в основе большей части сообщений которой лежали официальные данные. В Лондон же шли письма из всех частей России, позволяя издателям представить реальное положение дел в стране, разоблачить злоупотребления. Выход каждого номера ожидался в российскими читателями с нетерпением, чтобы затем стать предметом жарких дискуссий. Председатель Редакционных комиссий Я.И. Ростовцев настоятельно рекомендовал их членам заимствовать из «Колокола» и принимать «в соображение все, что только может быть полезно и применимо».
Уже в первом номере «Колокола» А.И. Герцен сформулировал программу, главными пунктами которой были отмена крепостного права, телесных наказаний и цензуры. Для Герцена все они были неразрывно связаны. Свобода личности в его понимании была недостижима без свободы слова. Эту программу он изложил в «Письме к императору Александру Второму», опубликованному в первой книге «Полярной звезды» за 1855 г. Осознав твердость намерений императора по освобождению крестьян, Герцен восторженно обратился к нему в статье «Через три года»: «Ты победил, Галилеянин» (намекая на то, что император сумел преодолеть сопротивление противников отмены крепостного права).
Герцен внимательно следил за тем, как разворачивается подготовка реформы, откликаясь на шаги, предпринятые правительством, с нетерпением ожидая освобождения крестьян. Издатели «Колокола» были хорошо информированы о том, как продвигается обсуждение «Положений» на соединенных заседаниях Главного комитета по крестьянскому делу и Совета министров (см. запись в дневнике П.А. Валуева 13 марта 1861 г. в настоящем издании). После объявления Манифеста Герцен приветствовал Александра II как царя-освободителя, Вольная русская типография организовала празднование освобождения крестьян. Однако наблюдения за ходом выполнения реформы, крестьянские волнения и расправы с ними отрезвили издателя «Колокола», на смену восторженному настроению пришло разочарование в либерализме российского правительства. Изменение позиции Герцена отразилось и на страницах «Колокола» (сравни, например, статью «Русская кровь льется!»). Слова в тексте выделены А.И. Герценом.
(«Колокол», л. 95 от 1 апреля 1861 г., с. 797)