Д.А. Милютин - дневник 1881 г.

4 июля.
Прочел я в «Revue des deux mondes» (l-r avril) статью знакомого нам, русским, французского писателя Anatole Leroy-Beaulieu, под заглавием: «L’empereur Alexandre II et la mission du nouveau Tsar». Статья заслуживает внимания. Автор, очевидно, пользовался хорошими источниками, чтобы так обрисовать личность покойного императора и объяснить многие явления его царствования личными свойствами его. Мне даже сдается, что пером французского автора водила рука человека русского, близко знакомого с петербургским обществом. <…>
Однако ж в одном расхожусь я с автором французской статьи, именно в том, что он относит все, рассказываемое им о покойном императоре, исключительно к его заботе об удержании власти в своих руках. Хотя он действительно не чужд был ревности к своей власти, однако ж едва ли можно приписывать именно этой черте все, что говорится об образе действий императора в отношении министров и других влиятельных лиц. Мне кажется, что гораздо ближе объясняется образ действий Александра II другою чертою его: недостатком твердости характера и убеждений. Вот где корень и колебаний, замечаемых в ходе важнейших дел государственных, и непостоянства в отношениях личных, и, в особенности, недоверчивости ко всем, даже к самому себе. Недоверчивость эта должна была иногда порождать неискренность, даже двуличность, фальшивость. В этом отношении замечается в императоре Александре II много сходного с императором Александром I: как дядя, так и племянник имели в характере много женственного: они легко поддавались случайным увлечениям, а следовательно, подвергались и частым разочарованиям. Ошибившись в нескольких лицах, они потеряли доверие ко всем людям вообще, сделались подозрительными. Не имея собственного твердого убеждения, ни проницательности в оценке людей, они пользовались антагонизмом между лицами разных партий как средством проверки одних другими… Впрочем, на этом сходстве и останавливается сравнение племянника с дядей; далее видим между ними существенное различие: Александр I после благодушных и гуманных увлечений молодых лет впоследствии круто поворачивается вспять и кончает аракчеевщиной; Александр II, несмотря на невзгоды, испугавшие его и остановившие его на полпути, остается до конца верен благим и гуманным внушениям своего мягкого сердца. Лицо, которое решается он в трудную пору облечь чрезвычайными полномочиями, призвано не к аракчеевскому терроризму, а к возобновлению прерванной деятельности на благо народа. <…>
Перечитывая приведенные строки, нахожу совершенно неверным мнение автора, будто реформы, начатые в первую половину царствования императора Александра II, остановились потому, что было уже сделано все возможное при самодержавном образе правления. Начатые реформы остались недоконченными, они даже были парализованы, искажены последующими правительственными мерами, и вот что произвело то расстройство, тот хаос, в котором очутилась Россия в последние годы жизни царя-освободителя. Если б каракозовский выстрел не испугал государя, не послужил бы окружающим его оружьем для внушения ему всяких страхов, если б граф Петр Шувалов и его партия не воспользовались случаем, чтобы поворотить вспять все дело, начатое под влиянием других личностей, то, без сомнения, можно было бы сделать еще многое в том же направлении, в каком было начато, вовсе не касаясь прерогатив самодержавия. Но государь поддался влиянию таких личностей, которые с самого начала реформ смотрели на них враждебно, точно так же, как старые бояре XVII века смотрели на реформы Петра. Император Александр II не обладал твердостью убеждений и железною силою воли своего предка, и потому запугать его было нетрудно. Царь-освободитель остановился в своих благих начинаниях, даже усомнился в пользе и своевременности того, что было уже совершено. Я склонен думать, что в этом отношении интриге графа Шувалова и компании помогли и негласные советы из Берлина. При всем том надобно отдать справедливость императору Александру II в том, что он в известных делах оставался верным избраному направлению, выдерживая долго напор противодействующих влияний; так, например, в крестьянском деле он не поддался многим попыткам крепостников переделать совершившееся великое дело; так же стойко держался в делах польских на пути, разработанном моим братом Николаем Милютиным.
После 15 лет реакции покойный император должен был убедиться в том, что одни строгости полицейские при полном произволе административном не ведут к добру: внутреннее положение России не только не улучшилось, но еще более расстроилось; крамола не угомонилась, а разрослась и ожесточилась; во всех слоях населения замечалось недовольство. Общий голос указывал на необходимость согласования и объединения действий правительства с целью водворения благоустройства и успокоения умов. Для этого необходимо было прежде всего найти личность, способную к выполнению нелегкой задачи; выбор пал на графа Лорис-Меликова, человека умного, выказавшего в разных случаях свою энергию. В лице его соединены были звания министра внутренних дел и начальника высшей полиции; ему предоставлено было разработать программу предстоявшей деятельности. Лорис-Меликов приступил к делу с полным сознанием, что первою заботою должно быть восстановление законного порядка, и предложил целый ряд законодательных работ для удовлетворения насущных нужд разных классов населения. Представленная им программа подверглась обсуждению целого комитета под председательством самого наследника престола, теперешнего императора, и утверждена покойным императором за несколько часов до его кончины. Можно было надеяться, что возобновление законодательных работ, составляющих продолжение и довершение прерванных реформ, притом при содействии представителей местных интересов, способствует как успокоению умов, так и подъему правительственного авторитета. Выставлять предположения Лорис-Меликова первым шагом к конституции могли только те, которые запугивали и прежде императора Александра II и продолжают запугивать преемника его. Ни Лорис-Меликов, ни все разделявшие его либеральный взгляд не имели никаких конституционных замыслов, в которых заподозрили их. <…>

(Дневник А.А. Милютина. 1873 – 1882. .Т. 1 – 4. М., 1947 – 1950).

Дмитрий Алексеевич Милютин (1816—1912) — русский военный историк и теоретик, военный министр в 1861-81 гг., основной разработчик и проводник военной реформы 1860-х годов. Последний русский, носивший звание генерал-фельдмаршала (с 1898). В 1861 году Дмитрий Милютин занял должность военного министра и находился на ней в течение двадцати лет, выступив с самого начала своей административной деятельности решительным, убежденным и стойким поборником обновления России в духе тех начал справедливости и равенства, которыми запечатлены освободительные реформы императора Александра II.