А. А. Корнилов - характеристика императора Александра Николаевича. Первые шаги его царствования

Начало XX века, события которого явились закономерным следствием нерешенных проблем царствования Александра II, заставило историков по-новому взглянуть на эпоху великих реформ и личность царя-реформатора. Одним из первых попытку аналитичной оценки преобразований 1860-х гг. предпринял Александр Александрович Корнилов (1862 – 1925), либеральный историк, член партии кадетов, посвятивший себя исследованиям крестьянской реформы и общественного движения XIX в. В рассуждениях историка явственно прослеживается влияние его политических взглядов. Курс лекций по истории России XIX века, ставший для Корнилова итогом научной деятельности, выдержавший несколько переизданий при жизни историка и на рубеже XX – XXI вв., до настоящего времени не утратил своего значения.

А. А. Корнилов
ХАРАКТЕРИСТИКА ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА
ПЕРВЫЕ ШАГИ ЕГО ЦАРСТВОВАНИЯ

Вообще, личность Александра II, царя-освободителя, благодаря историкам-панегиристам и наивным мемуаристам-современникам представляется обыкновенно как личность идейного реформатора, гуманно настроенного, желавшего, так сказать, в силу внутренних побуждений и склонностей провести те реформы, которые ему пришлось провести. Все это совершенно неверно, и освободить действительный ход событий от ложных представлений мне кажется в этом случае особенно важным, так как эти представления затемняют истинный ход того процесса, изучение которого является нашей главной задачей. Воспитателем Александра Николаевича был, правда, гуманный человек — Жуковский; он весьма желал внушить Александру свои гуманные взгляды на задачи правления, но ошибочно было бы представлять себе Жуковского каким-то либералом. Он был просто человек честный и в высшей степени добрый, и ему хотелось подготовить из Александра доброго государя, вроде Генриха IV, особенно в тех чертах, в каких Жуковский мог представлять себе тогда таких государей, как Генрих IV. Жуковский действовал в своей сфере чрезвычайно смело: он не усомнился прямо заявить родителям Александра, что если они хотят, чтобы из него вышел не полковой командир, а просвещенный монарх и чтобы в отечестве своем он видел не казарму, а нацию, то нужно отрешить его от той плац-парадной атмосферы, которая господствовала при дворе того времени. И надо сказать, что мать Александра сочувственно слушала такие мысли и что даже Николай Павлович позволял Жуковскому их высказывать и, по-видимому, терпеливо и снисходительно их выслушивал. Однако же в конце концов преодолели идеи самого Николая Павловича, а он определенно высказывал, что из будущего императора надо сделать прежде всего военного человека. Он считал, что это необходимо, что без этого Александр «будет потерян в нынешнем веке…» Правда, Николай Павлович считал, что и для военного человека не годится та военная обстановка, в которой когда-то воспитывали его самого; он желал, чтобы его сын был действительно военным человеком, хорошо понимающим настоящее военное, а не плац-парадное дело, и с соответственным характером, но в этом отношении он был бессилен воспитать Александра даже так, и в конце концов восторжествовали именно плац-парадные идеалы. Александр с самого детства получил к этим плац-парадным идеалам большую склонность; ему чрезвычайно льстило, что он еще мальчиком десяти лет мог хорошо гарцевать, мог хорошо произносить командные слова и щегольски проехать церемониальным маршем перед дедом своим, прусским королем, в Берлине. Впоследствии эти склонности и чувства глубоко вкоренились в нем, и он сделался не приверженцем идей своего воспитателя Жуковского, хотя, может быть, он и получил от него общую склонность к добру, а совершенным сыном своего отца, и когда в начале 40-х годов он, уже зрелым человеком, был приобщен к государственному управлению, то он оказался одним из убежденных почитателей системы Николая Павловича, несмотря на то что до него, как до наследника, легче доходили сведения об отрицательных результатах этой системы, нежели до самого Николая. Он никогда не пытался стать по отношению к этой системе на критическую точку зрения. Напротив, по мере того как Николай Павлович предоставлял ему более власти в разных государственных делах, он все более и более заявлял себя сторонником отцовской системы.
Надо даже сказать, что, когда с 1848 г. начался период резкой реакции, то реакционное настроение, охватившее Николая Павловича, охватило не менее сильно и Александра. Значительная часть реакционных мер того времени была проведена при участии и даже иногда по инициативе Александра Николаевича. Так, например, даже знаменитый бутурлинский комитет был организован не без его непосредственного участия.
Когда Николай Павлович издал знаменитый манифест 14 марта 1848 г., исполненный странных угроз по отношению к врагу, который вовсе не наступал тогда на Россию, то Александр собрал командиров гвардейских полков и вместе с ними устроил восторженную овацию по поводу этого манифеста.
Надо прибавить, что по отношению к крестьянскому делу цесаревич Александр Николаевич был даже правее Николая и во всех комитетах по крестьянскому делу, в которых ему пришлось участвовать, он неизменно поддерживал помещичьи права и интересы.
Поэтому когда он вступил на престол, то люди, близко стоявшие ко двору, думали, что теперь-то наступит настоящая дворянская эра. Противники крепостного права выражали сожаление, что теперь пропадает всякая надежда на движение в крестьянском вопросе (что видно из переписки Николая Милютина с Кавелиным); наоборот, крепостники готовы были торжествовать: им было известно, что Александр являлся определенным врагом инвентарей, проведенных в Юго-Западном крае; они знали, что именно благодаря ему удалось охранить в 1853 г. литовские губернии от распространения на них бибиковских инвентарных правил, несмотря на то что Бибиков тогда был министром внутренних дел и что правила эти были утверждены императором Николаем для Литвы еще 22 декабря 1852 г. На этой именно почве произошла тогда ссора между Александром и Бибиковым, и когда Александр вступил на престол, то первым министром, который потерпел крушение, был именно Бибиков. Бибиков был приверженцем Николаевской системы и большим самодуром, но в глазах всех он потерял место не как таковой, а как лицо, стоявшее в крестьянском вопросе на стороне крестьян в противность точке зрения самого Александра.
Таким образом, вы видите, что личные вкусы и личные убеждения и предрассудки императора Александра как будто не предвещали ничего особенно хорошего в отношении назревших преобразований и в отношении в особенности самого главного из них — отмены крепостного права. Мне кажется важным оттенить это обстоятельство потому, что оно особенно ярко рисует силу, непререкаемость и неотразимость того хода вещей, который в это время происходил; очень важно выяснить, что реформы произошли в данном случае не в силу стремления к ним государя, а почти наперекор его убеждениям, причем он должен был уступить развивающемуся социально-политическому процессу, так как он увидел, что если он будет бороться с этим процессом, как боролся его отец, то это может повести к развалу всего государства. Поэтому-то я считаю необходимым подчеркнуть, что все эти реформы начались вовсе не в силу гуманных идей, которые вложил в юного Александра Николаевича Жуковский. Александр сделался сторонником реформ не в силу своей симпатии к людям, произносившим в 40-х годах свои аннибаловы клятвы против крепостного права, а в силу прочно осознанного им в эпоху Крымской войны убеждения в необходимости коренных преобразований — ради сохранения и усиления мощи Русского государства, которая иначе, как уже сделалось ясным из событий Крымской войны, совершенно подточилась бы ходом вещей. Это, конечно, отнюдь не умаляет его заслуги и делает ее даже более важной и более ценной, поскольку он сумел стойко, мужественно и честно провести это дело, невзирая на все его трудности и не опираясь на внутренние свои склонности и симпатии, а стоя Исключительно на точке зрения признанной им государственной нужды.
Надо сказать, что приступ к реформам не мог быть начат немедленно. Александр вступил на престол 19 февраля 1855 г. в самый разгар войны, и первым делом, которое ему пришлось ликвидировать, была Крымская война. Все силы и помыслы правительства и общества были направлены на окончание тяжелой войны и заключение мира, к чему дали, наконец, возможность кое-какие успехи русских войск на Кавказе и в особенности стойкость их в Севастополе. Это дало возможность, в связи с утомлением самих союзников, начать мирные переговоры, не слишком позорные для России. После взятия Карса эти переговоры были начаты, и вскоре был заключен мир, не столь для нас тягостный, как можно было опасаться, по испытанным нами поражениям.
После заключения мира, в марте 1856 г., явилась возможность обратиться к исправлению внутренних дел. Во время войны в этом отношении Александр мог сделать лишь некоторые шаги, не требовавшие особых усилий, но обрисовывавшие в глазах всех его новое прогрессивное настроение. Такое значение имели отмена бутурлинского комитета, разрешение свободной выдачи заграничных паспортов и уничтожение стеснений, введенных в университетах после 1848 г.
Общество в этот момент отнеслось к этим первым проблескам либеральной политики совершенно так же, как общество начала царствования Александра I к его первым шагам. Настроение было совершенно оптимистическое, необыкновенно розовое и благодушное. Общество, в течение целого тридцатилетия испытывавшее страшный гнет и будучи еще ранее обессилено уничтожением своей лучшей части в лице декабристов, конечно, было очень принижено и не привыкло свободно выражать свои мысли. Господствующим чувством было чувство освобождения от гнета николаевского режима и то ожидание более либеральной политики, которое поддерживалось первыми мерами Александра.
Поэтому значение этих первых шагов правительства было такое, что личность Александра получила сразу ореол искреннего сторонника и друга либеральных преобразований. Всякая заминка и остановка в этого рода деятельности правительства отнюдь не ставилась в вину молодому монарху и тотчас же относилась к интригам и недоброжелательству окружавших его сановников. В то же время в самом обществе на первых порах очень мало проявлялось склонности к самодеятельности и инициативе. Привыкши всего ждать сверху, общество и теперь всего ждало от прогрессивного правительства, отнюдь не стремясь обеспечить за собой какие-нибудь права на участие в государственных делах. Замечательно, что те программы, которые от общества исходили в то время, были совершенно единодушны, — принадлежали ли они умеренным либералам, каким был умерший в октябре 1855 г. Грановский, или будущим радикалам, как Чернышевский, или безусловно свободным и искусившимся в политике во время европейских бурь 1848 г. людям, как Герцен, который жил на полной свободе в Лондоне, вне всякого давления русских условий. Все эти программы стремились, как скромно формулировал это в 1856 г. Чернышевский, к одному и тому же: все желали распространения просвещения, увеличения числа учащих и учащихся, улучшения цензурных условий (о полной отмене цензуры не смели и мечтать), постройки железных дорог — важнейшего средства к развитию промышленности, наконец, «разумного распределения экономических сил», под которым подразумевалось уничтожение крепостного права, но о чем еще не разрешалось высказываться открыто.
В рукописных записках того времени это выражалось и более прямо: говорили, что одною из первых нужд является отмена крепостного права, но и здесь это выражалось чрезвычайно скромно; именно: указывалась желательность постепенного уничтожения крепостного права без потрясения страны, как выражался Грановский в записке, напечатанной в 1856 г. Герценом в «Голосах из России».
Сам Герцен выражался гораздо более ярко и гораздо более прямо, тем вдохновенным языком, которым он привык писать и выражаться, не подчиняясь никаким цензурным стеснениям в Лондоне. Но и его программа была очень скромна — он выразил ее в своем известном письме к Александру II, напечатанном в первой книжке «Полярной звезды» в 1855 г. Здесь Герцен говорил, что насущными нуждами России являются: освобождение крестьян от помещиков, освобождение податных сословий от побоев и освобождение печати от цензуры. Дальше Герцен не шел — он желал только облегчения гнета и пока не требовал даже конституционных гарантий.
Таково было настроение русского общества в самом начале царствования Александра II в 1855—1856 гг.
Как мы видели, император Александр II, несмотря на то, что с 1848 г. он был охвачен весьма реакционным настроением, несмотря на то, что он был и раньше, по-видимому, убежденным поклонником системы своего отца, — в момент Крымской кампании сознал, что коренные преобразования необходимы и что в числе этих преобразований самым крупным и первым по времени должна быть, несомненно, отмена крепостного права. Но пока длилась война, никакая серьезная работа в этом направлении не была возможна; все внимание и правительства, и общества сосредоточивалось тогда на судьбе Севастополя. На вопросе об исходе войны сосредоточивались, пока война продолжалась, все помыслы и все силы страны. Но это отнюдь не помешало правительству издать ряд таких распоряжений, которые имели отрицательно либеральный характер и сводились к отмене реакционных указов и постановлений последних годов царствования Николая Павловича, ибо эти распоряжения не требовали никакой разработки. Ряд таких распоряжений Александр Николаевич сделал в первые же месяцы своего царствования, и таким образом общество могло, как мы уже отметили, вынести сразу же некоторое представление о либеральных и прогрессивных тенденциях нового императора, и те круги общества, которые склонны были представлять себе его реформатором, еще более утвердились в своем представлении и в своих оптимистических чаяниях.
Впрочем, у самого Александра обдуманной программы реформ в этот момент еще не было. Собственно, первым программным заявлением его можно считать те довольно неопределенного характера заключительные слова, которые были помещены в манифесте о мире. Они обратили на себя тогда общее внимание.
<…> Объявляя во всеобщее сведение об условиях заключенного мира, Александр в конце манифеста сказал, что эти уступки не важны в сравнении с тягостями войны и с выгодами мира и заключил манифест следующими знаменательными словами: «При помощи Небесного Промысла, всегда благодеющего России, да утверждается и совершенствуется ее внутреннее благоустройство; правда и милость да царствует в судах ее; да развивается повсюду и с новой силой стремление к просвещению и всякой полезной деятельности, и каждый под сенью законов, для всех равно справедливых, всем равно покровительствующих, да наслаждается в мире плодами трудов невинных…»
Программа внутренних преобразований, подразумевавшаяся в этих словах, вполне соответствовала настроению русского общества и его стремлениям и надеждам, проснувшимся с переменой царствования.
Последние слова приведенной фразы довольно ясно намекали на грядущее уравнение в положении различных сословий и могли, разумеется, толковаться как намек на уничтожение или ограничение крепостного права. Эти слова вызвали, естественно, среди тогдашних крепостников большую тревогу. Поэтому граф Закревский, московский генерал-губернатор, один из врагов замышлявшихся преобразований, просил Александра, в бытность его в Москве, чтобы он успокоил дворянство относительно тех тревожных слухов, которые в то время распространялись. Александр согласился, но произнес при этом такую речь, которой никак не ожидали ни Закревский, ни другие окружавшие императора лица. Александр сказал, что он не думает отменить крепостное право тотчас, так сказать, одним почерком пера, но что при настоящем положении оставаться, очевидно, нельзя и что лучше отменить крепостное право сверху, чем ждать, пока оно начнет отменяться само собою снизу, и закончил указанием, что дворянство должно подумать о том, как бы исполнить эти слова.
Эта речь была так неожиданна для всех, что даже министр внутренних дел Ланской, когда ему передали о ней, сперва этому не поверил и уверился только тогда, когда ему указал об этом сам Александр, прибавив, что он не только действительно произнес эту речь, но что о сказанном и не жалеет.
Тогда началась спешная подготовка в Министерстве внутренних дел к разработке крестьянской реформы, после того как Ланской увидел, что правительством дан уже пароль, от которого отступить невозможно.

(Корнилов А.А. Курс истории России XIX века. В 3 ч. М., 1912 – 1914).