Ричард С. Уортман "Сценарии власти"

В России императорская коронация была кульминационным моментом инаугурационных торжеств каждого царствования. Император всходил на престол по смерти своего предшественника и принимал присягу у гражданских и военных властей. При короновании церковь освящала императорскую власть, а пышные празднества давали понять, что монарх принимал на себя светские атрибуты российских правителей. Коронация оставалась главным церемониальным событием в Русской монархии, которая в этом отношении отличалась от европейских монархий — Пруссии, Австрии и Испании .
Коронационная церемония состояла из четырех отдельных частей: шествие от Кремлевского дворца к Успенскому собору, облачение и принятие регалий (инвеститура), литургия и шествие в полных регалиях к Архангельскому и Благовещенскому соборам с последующим возвращением во дворец. Церемония инвеституры была персональной драмой, возвышающей и прославляющей монарха. Митрополит Санкт-Петербургский и Новгородский облачал императора в бармы и вручал ему корону, которую он сам возлагал себе на голову. После этого император получал державу и скипетр. Затем он возлагал малую корону на голову коленопреклоненной императрицы. После церемонии венчания он становился на колени и произносил Соломонову молитву — молитву о вразумлении и управлении свыше, и давал обет посвятить себя «великому служению». Затем все присутствовавшие опускались на колени, и митрополит просил Господа помочь царю служить России. Протодьякон провозглашал полный императорский титул, перечисляя несметные области, входившие в империю.
Вторая часть церемонии, литургия, включала в себя миропомазание и причащение. В русском чине венчания на царство, в отличие от французской, английской и поздневизантийской коронаций, миропомазание следовало за вручением рега¬лий и не играло никакой роли в сакрализации власти. Скорее, оно даровало царю особую, хотя и не вполне определенную, милость, отличавшую его от простых смертных и приближавшую его ко Христу. Затем император причащался в алтаре вместе с духовенством. Однако он принимал причастие как представитель низшего духовенства, что также особо отличало его как святейшего из мирян, не посвященного, однако, в духовный сан .
В отчетах об императорских коронациях до 1896 г. коронование с его драмой прямого обращения императора к Господу оттесняло литургию на задний план, демонстрируя неясный священнический статус царя как члена православной иерархии. Император был помазан в священнический сан и был законным «главой церкви» — этот титул был открыто использован Павлом I во время коронации в 1797 г. Павел считал себя самым высокопоставленным представителем духовенства и даже сам причащался в алтаре в течение всего своего царствования. Однако его преемники причащались в алтаре только во время коронации. На коронациях Екатерины II и Александра III, а также, вероятно, Александра I и Николая I монарх причащался при открытых царских вратах, на виду у всех присутствующих, а не при закрытых, как требовалось при причащении священников. Публичный спектакль представлял государя не как представителя духовенства, а как самого привилегированного из мирян. Вероятно, двери были открыты и при коронации Александра II. Среди иллюстраций в коронационном альбоме Александра III — цветная гравюра И. Н. Крамского, изображающая императора, который причащается перед открытыми вратами. Эта практика не была возобновлена во время коронации Николая II в 1896 г.
В коронационной церемонии традиционно принимала участие только элита. Церемония проходила в кремлевском Успенском соборе, главном соборе русской православной церкви, в котором находятся могилы первых московских митрополитов. Успенский собор невелик, его внутренняя площадь составляет около четверти площади Реймсского собора или Вестминстерского аббатства. Здание, как писал британский корреспондент Чарльз Лоу, «совсем не соответствует общепринятому представлению о соборе и скорее напоминает роскошную, изысканно выполненную царскую часовню» . Однако Кремлевская площадь позволяла большому количеству людей если не участвовать в церемонии, то быть хотя бы сопричастными ей. Сановники более низкого ранга смотрели на действо со специальных подмостков, воздвигнутых на площади. Толпы людей и гвардейские полки стояли между ними и Красным крыльцом, ведущим во дворец. Находившиеся на площади могли следить за шествием к Благовещенскому собору; они слышали звон церковных колоколов и пушечные залпы, раздававшиеся в ключевые моменты церемонии. Затем они наблюдали великолепное возвращение, когда царь, императорская фамилия, придворные и государственные сановники выходили из собора со всеми регалиями и шествовали сначала в Архангельский собор отдать дань памяти предкам, а затем в Благовещенский собор. Они возвращались через Красное крыльцо в Грановитую палату.
После царствования Петра Великого за коронованием стали следовать пышные празднества (длившиеся неделями, иногда месяцами) до и после самого совершения обрядов. Торжественный въезд царя в Москву, балы, аудиенции, парады, народные гуляния, фейерверки превращали коронацию в грандиозный светский праздник. Будучи обрядом сакрализации, коронация в то же время представляла собой ритуал единения: единения Петербурга и Москвы, европеизированной элиты со старомосковскими святынями, элиты с народом. Представители национальных элит приглашались стать свидетелями роскоши и великолепия церемоний; они сами свидетельствовали перед зарубежными гостями об огромных размерах империи и большом количестве народов, находящихся под властью императора.
В XIX в. коронационные празднества открывались торжественным въездом императора в старую столицу. Это было инсценировкой символической встречи Петербурга с Москвой, старой России с новой Россией, спектаклем новой европейской элиты, символически овладевающей древней столицей. Эффект был синергетическим — это было слияние антагонистических образов западного блеска и древней святости. Императора, восседающего на коне, и членов императорской фамилии, едущих в золоченых каретах XVIII века, сопровождают кавалергарды. Толпы людей стоят вдоль улиц. По всему пути священники благословляют процессию, а зрители смотрят на нее из апартаментов на Тверском бульваре, иногда снятых за большие деньги. Пять раз император останавливался, чтобы принять формальные приветствия от купцов, занимающих видное положение в городской управе, от московского предводителя дворянства, от московских дворян, от чиновников городской администрации, от генералов московского гарнизона и от Синода. Шествие завершалось в Кремле, «сей колыбели и святилище Государства Российского», где царя приветствовали и благословляли на церковной службе в Успенском соборе.
Из-за войны коронование Александра II состоялось только через полтора года после вступления на престол. Это была самая долгая пауза между воцарением и коронацией со времени Петра Великого. Если коронация Николая I освящала российского императора как воплощение принципов законности и абсолютной власти, то при короновании Александра II он был представлен как главный предмет любви своих подданных и их надежд на будущее. Широкое освещение этого события в русской и зарубежной прессе оповещало о нем новые группы населения. Подробные отчеты появились в журналах «Русский художественный листок» и «Русский вестник», а также в таких газетах, как «Северная пчела» и «Московские ведомости». В популярном «Русском художественном листке» В.Ф. Тимма печатались официальные известия о церемонии и литографии важнейших моментов. Были приглашены иностранные корреспонденты — в их числе прибыли не только представители «L’IndependanceBeige» и «LeNord», зарубежных органов русского правительства, но также корреспондент «TheTimesofLondon» Уильям Рассел, прославившийся своими репортажами из Крыма . В русской периодике перепечатывались обширные выдержки из сообщений иностранных корреспондентов — знаки того, что эти церемонии привлекают внимание и вызывают восхищение Европы.
Роскошный коронационный альбом, несомненно, предназначался для того, чтобы произвести впечатление на Запад.
Это был самый большой и бьющий на эффект из напечатанных к тому времени альбомов, выражавший единство самодержавия и аристократии, чьей поддержки в момент дипломатической изоляции искал Александр. Альбом был напечатан в 400 экземплярах: двести экземпляров по-русски и двести по-французски — для раздачи придворным сановникам и высокопоставленным иностранным гостям, присутствовавшим на церемонии. Том был «такого огромного формата», что английский литератор С. Ситуэлл заметил: «Даже термин elephantfolio<формат 35,5 х 58 см>не говорит ни о чем — и действительно, это, может быть, самая большая книга из всех, когда-либо выходивших из-под печатного станка» .
Академия художеств под руководством ее вице-президента князя Г. Г. Гагарина не пожалела никаких средств на альбом, на изготовление которого ушло более четырех лет и который обошелся казне в 123 000 рублей. Для этой книги был отлит специальный крупный шрифт и закуплена китайская бумага. Титульный лист был набран большими церковнославянскими буквами красного и черного цвета, с золотым тиснением. Александр лично отклонил предложение редактора использовать церковнославянский шрифт в основном тексте. Альбом содержит пятьдесят две иллюстрации, пятнадцать из которых были литографированы в цвете парижской фирмой Лемерсье под присмотром самого Гагарина. Иллюстрации давали наглядное подтверждение сценарию любви. На переднем плане группируются фигуры людей разных сословий, которые с восхищением смотрят на царя и восторженно приветствуют его . В предисловии к альбому сказано, что эта коронация выделялась своим великолепием на фоне всех прочих и что «ни в какие времена, ни в каких землях не представляли ничего подобного <...> пышности, сопровождающей это торжество». Ссылкой на легенду о Мономахе в пятистраничном очерке истории коронации подчеркивались ее византийские корни .
Иностранные государства постарались прислать наиболее влиятельных, наиболее выдающихся, наиболее аристократических представителей, подтверждая тем самым, что антагонизмы предшествующего десятилетия сошли на нет. Франция и Англия направили чрезвычайно высокопоставленных посланников — графа Морни и лорда Гренвиля. Пруссия прислала принца Фридриха-Вильгельма, сына кронпринца Вильгельма. Князь Павел Эстергази представлял империю Габсбургов. Великолепие их облачений и экипажей поразило журналистов и мемуаристов. «Русский вестник» сообщал, что Гренвиль тратил по 1200 рублей в день, когда останавливался в гостинице Демута в Петербурге, и приводил огромные цифры — траты на гардероб его слуг. Экипажи посланников стали особым предметом для пересудов, особенно красный с позолотой экипаж графа Морни. Число иностранных эмиссаров было исключительно велико; были миссии из Бразилии и — в первый раз на коронации российского государя — из Соединенных Штатов, в которую, как сообщалось, входил и Сэмьюэль Кольт, изобретатель револьвера .
Торжественный въезд Александра 17 августа 1856 г. стал демонстрацией роскоши, которая смогла сгладить впечатление слабости и отсталости России, внушенное военными событиями. Описание из «L’IndependanceBeige» было перепечатано в русском переводе в четырех выпусках «Русского художественного листка», а также в «Северной пчеле». Таким образом, текст отождествлял официальный взгляд на церемонию с реакцией, которую она якобы вызвала за границей. В репортаже «L’IndependanceBeige», перепечатанном в «Русском художественном листке», описывались роскошь и великолепие мундиров и костюмов. Восемьдесят сверкающих золотых ливрей дворцовой челяди, отмечал корреспондент, стоили триста — четыреста рублей каждая. Его воображение поразили 28 роскошных экипажей, покрытых бархатом и золотом, расписанных в стиле Франсуа Буше, в которых ехали придворные чины и члены Государственного совета. Мундиры с золотым шитьем и великолепные экипажи придавали Тверской улице «вид золотой реки». Автор описывает приближение кавалергардского полка, «служить в котором считают за честь сыновья первых русских фамилий». Солнечные лучи сверкали на их серебряных доспехах и шлемах. «Вид этой великолепной кавалерии исторгнул у всех крик удивления». Конногвардейцы в белых мундирах ехали на черных конях, напоминая легендарных немецких рыцарей, несущихся по лесам в ночи . Сопровождающие текст иллюстрации подтверждают риторическую апелляцию к экзотическому великолепию и народному воодушевлению. На литографиях группы гвардейцев эскортируют императора, скачущего на коне, а в роскошных экипажах едут члены императорской фамилии и обер-гофмаршал. На переднем плане люди восхищаются зрелищем. В центре внимания — сам Александр. «Русский художественный листок» с гордостью цитировал замечания корреспондента «LondonTimes» о «величественном виде» Александра, о его внешнем сходстве с Николаем и умении держаться на коне. Он «управлял своим конем — совершеннейшим образцом статности — легко и привлекательно». Александр был так тронут возгласами толпы, что у него на глазах показались слезы — знак признательности за восторженное приветствие .
Коронационный альбом создает монтаж, передающий восхищение, которое испытывают люди в разных частях процессии. Изображающая императорский въезд гравюра с картины М. А. Зичи, любимого придворного художника Александра, живо рисует москвичей, восторженно приветствующих царя и двор. В рамку картины попадают и люди образованного общества, и простой народ. С трибуны императора воодушевленно приветствует группа известных писателей — среди них Ф. И. Тютчев, И. С. Тургенев, Ф. В. Булгарин, А. К. Толстой и В. Ф. Одоевский. На переднем плане народ: крестьянка в народном костюме и в кокошнике смотрит на царя; мужчина воздевает руки в приветствии. Перед зрителями мы видим крупные фигуры последнего ряда кавалергардов — величавых усачей в элегантных белых мундирах и золотых шлемах. На среднем плане Александр скачет нам навстречу на коне, облаченный в темно-зеленый генеральский мундир с накидкой. Фигура императора занимает центр картины; за ним следует Свита в синих мундирах .
Авторы отчетов, цитировавшихся в русской прессе, специально останавливаются на пышной процессии представителей восточных народов, шествовавших в ярких цветных национальных одеждах, — это башкиры, черкесы, татары, армяне, грузины и казаки. Корреспонденты видели в этой пестрой массе не только демонстрацию огромных размеров и культурного разнообразия империи, но и свидетельство крепнущих связей между азиатскими народами и русским царем. «Русский художественный листок» усматривал в представителях среднеазиатских ханств «осязаемое доказательство обширности нашего государства, о котором по справедливости отзываются, что оно составляет особого рода планету».
Их появление в процессии «красноречиво убеждало каждого, чью власть они признают и кому пришли поклониться из своих земель» . У. Рассел из «TheTimesofLondon» с изумлением восклицал: «Какое воспоминание о величии и могуществе России унесут эти люди с собою к своим далеким племенам! Они промелькнули мимо нас в полном блеске, как сон из Тысячи и одной ночи» . В отзывах иностранцев, приведенных в «Русском вестнике» и «Русском художественном листке», подчеркивалась цивилизующая роль российского государства. Корреспондента «L’IndependanceBeige» восхитила физическая мощь посланцев Средней Азии и их вздымавшиеся кони «с дымившимися ноздрями, с пеною у рта, разительный символ торжества силы благоустроенной над силою беспорядочною» .
По пути Александр останавливался и принимал традиционные приветствия. У Воскресенских ворог на Красной площади его встречали московские чиновники во главе с гражданским губернатором. Затем Александр сошел с коня, помог своей матери выйти из кареты и вместе с другими членами императорской фамилии вошел в часовню Иверской иконы Божией Матери поклониться знаменитой московской иконе (после 1797 г. это стало традиционным элементом царского въезда). Затем царь направился к Спасским воротам Кремля, где его приветствовал командир московского гарнизона со своими подчиненными. Александра с воодушевлением приветствовали тысячи зрителей, находившихся на трибунах на Красной площади. Затем император прошествовал в Кремль. У врат Успенского собора его встретили члены Синода, а высшие правительственные чины, члены Сената и министры ждали его в соборе. После службы Александр под звуки «Боже, Царя храни!» прошествовал к Архангельскому и Благовещенскому соборам, затем взошел на Красное крыльцо, повернулся и отвесил ставший традиционным троекратный поклон под ликующие возгласы народа .
Пресса муссировала тему взаимной любви царя и народа, проявившейся во время церемонии. «Какое сокровище найдет Государь в этой народной любви!» — восклицал корреспондент «Русского вестника» . «Северная пчела» с риторическим парением описывала торжественный момент: «<Все взгляды> жадно устремились на Августейшего желанного Посетителя, пришедшего принять дань народной любви и на¬следие предков. Чуткое сердце народа, всматриваясь в приветливую улыбку Государя Императора, казалось, угадывало сокровища любви и милосердия, наполняющие сердце чадолюбивого Монарха; многие из присутствовавших творили крестное знамение и проливали слезы умиления». С любовью смотрел народ и на «юную Царицу, украшающую жизнь Державного Супруга» . Отзвуки тех же чувств мы слышим в «Записках» В. И. Дена, участвовавшего в процессии. Он видел в происходившем «доказательства всеобщей народной любви к своему государю <...> той неразрывной, можно сказать, религиозной связи между народом и единодержавным властителем всея России» .
Поклон с Красного крыльца стал кульминационным моментом в изъявлениях народного обожания. Корреспондент «Северной пчелы» писал: «Отрадные и умилительные были эти минуты. Сердца едва не выскочили из радости; у всех бле-стели на глазах слезы». Одному иностранному корреспонденту крики толпы в ответ на царский поклон показались «страшными». «А для Русского сердца они радостные, — возражает корреспондент, — потому что нам известны их источник и значение» .
Автор статьи в «Русском художественном листке» останавливался более подробно на «источнике и значении» этих взрывов восторга. Торжественное шествие становится символическим эквивалентом народного суверенитета.
Действительно! В России есть драгоценности, утраченные обветшалыми западными державами: в ней сохранилось юное чувство беспредельной любви и преданности к помазанникам Господним, к державным блюстителям земных судеб возлюбленного отечества .
В то же время автор придает религиозный смысл выражениям народного чувства, отождествляя, в духе официальной народности, политические эмоции с православием . Он видит «в крестном знамении молившегося народа во время шест-вия» подтверждение «слов священного писания: Благословен грядый во имя Господне» — слов, вызывающих в памяти въезд Христа в Иерусалим, которые повторялись в проповедях во время коронаций .
Несколько следующих дней были посвящены парадам. Смотр первого батальона лейб-гвардии Преображенского полка состоялся на следующий день после восшествия его величества в Кремль. Таким образом Александр проявил уважение к любимому батальону Николая, выступившему на стороне императора 14 декабря 1825 г. «Русский художественный листок» подчеркивал, что на смотре присутствовали «все иностранные принцы, прибывшие в Москву по случаю торжественных дней коронования, и все лица военного звания, состоявшие при иностранных посольствах». «Воинственный вид, исполинский рост, широкогрудый строй, молодецкая выправка и мужественное выражение лиц этого отборного войска возбуждали внимание и родное, гордое сочувствие в ежеминутно возраставшей толпе». Император приветствовал солдат, которые грянули в ответ традиционное «здравия желаем».
Однако в опубликованном в том же журнале описании грандиозного парада гвардейских полков (он состоялся 20 августа на Ходынском поле в присутствии примерно двухсот тысяч зрителей) центральное место занимала не столько военная мощь империи, сколько благостный облик царя: «Благосердный наш Царь, ангел кротости, милосердия и любви, сиял благостью посреди этих грозных сил, свиде-тельствующих о его могуществе». Это был последний смотр перед коронацией. Оставшиеся четыре дня Александр провел в уединении в усадьбе Шереметевых Останкино, где приготовлялся к церемониям, предаваясь молитвам и размышлениям .
В процессию, сопровождавшую императорскую фамилию и официальные делегации к собору, в первый раз были включены представители крестьянства. Волостные головы — по одному из каждой губернии, от Царства Польского и от Великого Герцогства Финляндского — шли вслед за кавалергардами, пажами и церемониймейстерами. Степень их участия была, однако, ограничена, чтобы сохранить элитарный характер церемонии. В коронационном альбоме специально указано, что им было дозволено только пройти вокруг собора и дождаться конца церемонии в Синодальной палате . Но само это упоминание ознаменовало собой начало эпохи, когда крестьянство смогло принимать участие в публичных церемониях наравне с другими сословиями.
В приветственной речи митрополита Филарета, произнесенной у врат Успенского собора, прозвучала тема надежды и любви. «Тебя сопровождает Россия, тебя сретает Церковь. Молитвою любви и надежды напутствует тебя Россия», — сказал митрополит . Обращение к любви и надежде подхватила пресса. Корреспондент «Русского художественного листка» утверждал, что «вера и любовь суть незыблемые начала, на коих зиждутся сила, единство и благородство России; надежда, сия третья небесная дщерь, есть лучезарная спутница восшедшего нового светила, настоящего царствования». В тот момент словом «надежда» можно было выразить и состояние императора. Коронация Николая была далеко не триумфальной; Александра в ближайшем будущем ждали еще более трудные и неординарные задачи .
После того как Александр возложил на себя корону, наступил драматический момент молитвы. Став на колени, император молил Бога помочь ему управлять государством: «Управи и настави меня в великом служении сем». Он просил помочь ему «вся устроити к пользе врученных мне людей и к славе Твоей». Затем он встал, и, когда все присутствующие опустились на колени, митрополит вознес молитву «от лица всего народа». Он призвал Господа наставить Александра в «великом служении» Богу. Архимандрит, присутствовавший на короновании и позже выпустивший брошюру об этом событии, вспомнил о воодушевлении, испытанном всеми в тот момент, и поведал о том, как религиозная формулировка просвещенного правления воспринималась в контексте сценария любви. «Нельзя было без сердечного умиления слушать эту царскую молитву к Верховному Царю Царей о ниспослании мудрости, потребной к благоустроению царства». Молитвой митрополита «утверждается союз возлюбленного Царя с Его верными подданными». «Так еще более скрепляются узы любви перед лицом Божиим обетом взаимной любви, обетом царского служения благу народа и послушания подданных своему Богом данному Государю» .
Присутствовавшие в соборе отмечали грусть Александра и изящную, детскую внешность царицы, разительно контрастировавшую со статной фигурой вдовствующей императрицы Александры Федоровны. Когда Александр возлагал малую корону на голову Марии Александровны, многие из находившихся в соборе плакали. Затем Александр с почтением обнял мать, пожал руку супруге и обнялся с другими членами императорской фамилии . Момент супружеской привязанности запечатлен на картине М. А. Зичи, которая изображает Александра, коронующего Марию Александровну. Литография с этой картины помещена в коронационном альбоме. Изображения императора, возлагающего корону себе, в альбоме нет. Мы наблюдаем сцену, глядя поверх обнаженных плечей придворных дам. На переднем плане гвардейцы, кадеты и молодая дама в нарядном розовом платье внимательно наблюдают за церемонией. Зичи удалось уместить царскую чету и зрителей в одну рамку, запечатлев чувства, очевидно, объединявшие Александра с элитой. Мы можем вполне оценить слова Ситуэлла, сказанные об этих картинах: «Это не произведения искусства, но они восхищают своей невероятностью» .
После поздравлений от духовенства митрополит приступил к литургии, во время которой император с императрицей принимали миропомазание и император причащался в алтаре. В двух моментах Александр отступил от принятого ритуала. Он не позволил митрополиту Новгородскому и Петербургскому и архиепископу Литовскому держать полы своей мантии, перепоручив это дьяконам. Это было воспринято как жест уважения к духовенству в целом. Затем, вместо того, чтобы позволить одному из священников отереть ему губы, император стал на колени перед иконой Спасителя и, покуда императрица принимала причастие, истово молился и плакал. Царь просил у Христа помочь ему побороть слабости в минуты невзгод. Это был образ человека, подверженного ошибкам и просящего о сострадании, тогда как Николай принимал на себя личину богоподобного героя, побеждающего свои слабости собственными силами.
Нормальный ход церемоний был нарушен несколькими неприятными происшествиями, которые, взятые вместе, символизировали утрату аккуратности, порядка и власти. Один раз во время церемонии корона императрицы открепилась от прически, соскользнула с головы и вроде бы упала на пол. Императрица заявила, что происшедшее — предупреждение о том, что корону ей носить недолго. А. Ф. Тютчевой хотелось убежать в комнату и расплакаться. Инцидент был воспринят всеми как дурной знак. Из-за большого количества приглашенных создалась настоящая давка. Раздраженные и даже неуместные замечания делали люди, которые стояли в задней части собора и не могли наблюдать за церемонией. Тютчева отмечает, что почти никто из придворных не молился во время церковной службы. И действительно, многие дамы принесли с собой еды, чтобы подкрепиться во время четырех- или пятичасового обряда .
Когда Александр в полных регалиях, с тяжелой короной на голове вышел из собора к народу, собравшемуся на Красной площади, он выглядел усталым и печальным, подавленным гнетом ожидавших его дел . Толпа на площади перед Крем-лем встретила его возгласами обожания. Император и императрица в полных регалиях трижды поклонились в знак признательности русскому народу за его преданность. В этот момент текст коронационного альбома теряет обычный сдержанный тон и дает полную волю чувствам:
Никакое описание не в силах передать торжественность, мгновения, когда в виду памятников древней Руси, перед лицом сплошной толпы восторженного и растроганного народа две венчанные главы, отражавшие венцами и лучи солнечные, как бы видимым знаком своего величия, благодарственно наклонились перед любовью и надеждой государства. Крик народный заглушал пушечные выстрелы и звон колоколов .
Присутствовавшие на коронации Александра были убеждены, что эти крики выражают подлинные чувства любви к монарху. Близкий к славянофилам князь Оболенский ощущал могучую связь между царем и народом. К его крайнему неудовольствию, «самый простой народ» был вытеснен на край площади, за гвардейский кордон, что придавало зрелищу «казенный вид». Тем не менее, записывает Оболенский, «все мужики, с коими я ни говорил, все единогласно повторяли мне одни слова, исполненные любви к Нему Императору. — Р. У.> и вместе глубокого сожаления». Они спрашивали Оболенского: «Что это, как Он грустен... Что это, как он скучен, похудел... забот много, не таков он был при Родителе» .
Так же, как корреспондент «Русского художественного листка», Оболенский считает такую реакцию отражением «нашей православной веры, которая <...> облекает во внешние обряды знамения духовной истины и учения». «Чистосердечно признаюсь, что в моих глазах, уже испорченных рассудочностью, совершенный над Государем обряд вознес Его еще выше прежнего. Объяснить этого чувства я не могу, но чувствую, что же должен чувствовать народ» . Эти чувства не утихали до вечера и в наибольшей степени проявились во время иллюминации Москвы.
Мгновенно лицо мужика просияло, добродушная улыбка явилась на устах, а взгляд самого страстного любовника при рассказе о свидании с любовницей не мог быть выразительнее и живее, чем взгляд рассказчика о том, как Царь поклонился, как куда пошел или поехал. Это чувство народа к Государю заключает в себе весьма много поэзии, оно совершенно бескорыстно, не требует взаимности, ибо предполагает ее, ни на чем не основываясь. Это не есть какая-нибудь теоретическая или отвлеченная преданность или покорность власти — нет, это просто бессознательное влечение, которому нет пределов, нет границ .
Когда слышишь «из уст народа объяснение в любви», писал Оболенский, «оно действует поразительно и как-то становится совестно, что не чувствуешь этой любви сам» . Вера в то, что Александр любим народом, была своего рода официальным кредо и поддерживала взгляд на реформу как на проявление альтруизма и благородства, разделяемый самим императором, а также многими чиновниками и публицистами.
В манифесте Александра, обнародованном в день коронования, уделено необычайно щедрое внимание всем сословиям («состояниям») империи. Александр не поскупился на похвалы дворянству, которое, как он заявил, «привыкло издавна примером своим предшествовать прочим состояниям на поприще и жертв за отечество». Манифест также стал беспрецедентным актом милосердия и человеколюбия. Прежде всего, сосланные декабристы получили разрешение вернуться из Сибири в европейскую часть России; им были возвращены права и титулы. С горькой несправедливостью, омрачавшей николаевское царствование, было покончено. Были амнистированы и другие политические заключенные, а девять тысяч лиц были освобождены от полицейского надзора. Александр простил недоимки и сократил сроки политических приговоров. Кроме того, он на три года отменил рекрутскую повинность (пока не кончился мирный период) .
В поздравительных словах Филарета, произнесенных после коронации, подчеркивались гражданские обязанности императора. Митрополит выражал желание, чтобы «от венца царева, как от средоточия, на все царство простирался животворный свет, честнейшие камений драгоценных, мудрости правительственной», чтобы царский скипетр повел народ к общему благу и чтобы «царское знамя собирало в единство и вводило в стройный чин миллионы народа, чтобы труды и бдения царевы доставало для возбуждения и возвышения их деятельности и для обеспечения покоя» .
В соответствии с инклюзивным характером праздника Александр настоял, чтобы на прием в первый день после коронации попали новые группы населения. Вместо традиционного собрания военных и гражданских чинов первых четырех классов, предводителей дворянства и городского головы, двери широко распахнулись для всех потомственных дворян столицы вместе с женами и дочерьми и для уездных предводителей дворянства. Делегация крестьянских старшин (по одному из каждой губернии) поднесла Александру хлеб-соль на серебряном подносе, купленном на деньги крестьянского сословия. Александр поблагодарил их за преданность и усердие, проявленные, в том числе, во время войны. Всего император получил восемьдесят один золотой и серебряный поднос с хлебом-солью — от дворянских, купеческих и крестьянских сословных организаций . В течение нескольких следующих дней устраивались многочисленные торжественные события — парады, театральные представления, обеды и балы. Московское купечество дало традиционный церемониальный обед для гвардейцев младших званий, но, в отличие от своего отца, Александр не удостоил этот обед своим присутствием.
Торжественное открытие нового Большого театра выразило жизнерадостный дух начала царствования Александра II. По случаю открытия нового здания вокруг площади была построена специальная аркада с фонарями . Представляли, в том числе, «Любовный эликсир» Доницетти («L’Elisird’Amore»). Это легкая развлекательная опера (из тех, что нравились императору) выражала сентиментальную веру в магическую силу любви, рождающей добрые чувства и врачующей раны — радость и любовь побеждают недоверие и рождают чувство близости людей друг к другу.
На роскошных коронационных балах русская придворная аристократия вновь подтвердила свою идентификацию с западноевропейским высшим обществом. Петербургские дамы заказывали платья из Парижа; их мужья арендовали в Москве дорогие кварталы и экипажи. Александр гораздо больше любил танцы, чем Николай . Князь Оболенский был потрясен излишеством трат на мероприятия, в которых он видел лишь излишнее бремя для казны в трудных финансовых обстоятельствах. «Праздник этот был поистине царский, — писал он о великолепном ужине в одном из кремлевских дворцов, — денег не жалеют и желание пустить иностранцам пыль в глаза стоит огромных издержек». Оболенский заявляет, что коронация обошлась России внемногим меньшую сумму, чем война .
Маскарад в Большом Кремлевском дворце повторял торжественный бал 1849 года, состоявшийся по случаю открытия дворца . Действительно, это было не столько светское событие, сколько театральное представление. Было роздано восемь тысяч билетов. Корреспондент «LeNord» с удивлением увидел на маскараде «публику улиц, чернь общества, попирающую грязными сапогами чудесную мозаику паркетов и утоляющую свою гомерическую жажду из золотых и серебряных кубков императорского буфета». Ни в одной демократической стране, включая его родную Бельгию, не допустили бы такую «смесь граждан всех сословий» . Британский журналист Генри Сазерлэнд Эдвардс видел на бале императора в окружении простых людей, которые вели себя сдержанно и не толпились вокруг него. Александр, с восхищением пишет Эдвардс, свободно говорил с крестьянами и особенно с гостями из дальних краев империи .
На маскарад придворные дамы явились в традиционном формальном «русском платье». На них были кокошники — на этот раз приближенные по внешнему виду к подлинным крестьянским. Императрица и великие княгини были одеты в на-циональные костюмы, убранные бриллиантами и другими драгоценностями. Император и великие князья впервые появились при большом скоплении народа в форме стрелков Его Величества — полка, сформированного Николаем в 1853 г. из крестьянской милиции московских владений императорской фамилии. Стрелки Его Величества носили форму в национальном стиле: шаровары поверх высоких сапог, русский кафтан и черная папаха .
Ф. И. Тютчев, который посетил бал, выполняя обязанности камергера, полагал, что маскарад выражает азиатский характер России. Бал показался ему царством сновидения — сна о том, как Россия заключает в своих объятиях Восток. Хорошо знакомые Тютчеву костюмированные старухи-аристократки находились там рядом с «самыми подлинными» мингрельскими, татарскими и имеретинскими князьями в великолепных одеждах и даже с «двумя живыми, настоящими китайцами». «А там, шагах в двухстах от этих зал, залитых светом и загроможденных людом самым современным, — там, под сводами, гробницы Ивана III и Ивана IV». Тютчева забавляла мысль о том, что сказали бы мертвые цари, если бы увидели эти сцены. «Ах, сколько сновидения в том, что мы зовем действительностью» .
Традиционные народные гуляния, организованные на Ходынском поле по случаю коронования Александра, символизировали как широту взглядов, характерную для нового царствования, так и опасности, которые влекли за собой инклюзивность. Праздник был устроен на широкую ногу — и нерешенные проблемы организации и контроля (которые приведут к трагическим событиям на коронации Николая II в 1896 г.) стали серьезным испытанием административных возможностей самодержавия. Вместо того чтобы найти подрядчика для изготовления еды, правительство предписало каждому полку приготовить одно блюдо. Однако блюда были приготовлены слишком рано и в течение двух дней гнили, наполняя воздух ароматами, привлекавшими бродячих собак со всего города. Хотя обед планировали начать в полдень, ко времени прибытия царя, толпы народа начали собираться с восьми утра, не испугавшись даже проливного дождя. Сотни тысяч людей заполонили поле. К полудню почти вся еда была уже съедена. По всей видимости, комиссию, ответственную за проведение мероприятия, привело в замешательство состояние пищи, и было решено поднять белый флаг — сигнал к началу праздника — на час раньше.
Когда царь в сопровождении блистательной свиты иностранных принцев прибыл на открытие праздника, он был поражен, что уже ничего не осталось. Он ездил по полю около четверти часа и затем удалился. Когда он добрался до своего павильона, белый флаг был поднят снова, и фонтаны наполнились белым крымским вином и медом. Народ повалил все деревья вокруг и через несколько минут опустошил фонтаны. Затем все смотрели выступления акробатов, жонглеров и джигитов и развлекались на каруселях. Зичи, изображая праздник, рисует бесшабашных крестьян похожими на веселых детишек, наслаждающихся от царских щедрот.
Празднества завершились 17 сентября эффектными фейерверками на Лефортовомполе, впечатление от которых было, однако, несколько подпорчено дождем. Огненный голубь вылетел с балкона Лефортовского дворца, держа в клюве букет цветов, который превратился в розовый куст. Контуры нового памятника Ивану Сусанину в Костроме появились под музыку «Каватины» из оперы Глинки «Жизнь за Царя». Вслед за этим возникло изображение петербургской Триумфальной арки. Во время иллюминации князь А. Львов дирижировал хором из тысячи голосов и оркестром из двух тысяч музыкантов, исполнявшим его гимн «Боже, Царя храни». Это было первое исполнение гимна на коронации. Дирижируя, Львов с помощью гальванических батарей выстрелил по очереди из сорока девяти пушек. В финале в небо взмыли сотни римских свечей и ракет .
По замыслу Львова гимн должен был стать выражением пламенной любви народа к царю, и представление 17 сентября стало достойной реализацией его идеи . На картине Ф. Бланшара группы крестьян и представителей национальных меньшинств стоят у царского павильона на фоне красных и белых облаков. Какой-то бородач в изумлении всплескивает руками, конь встает на дыбы; одни люди смотрят с интересом или удивлением, другие гуляют и беседуют .


Ричард С. Уортман американский историк, в середине XX в. проходивший стажировку в Московском университете под руководством выдающегося советского ученого П.А. Зайончковского. В 1980-х гг. Уортман получил возможность продолжить исследовательскую деятельность в советских архивах. Результатом стала двухтомная монография «Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии», изданная Принстонским университетом и практически сразу же переведенная на русский язык. Автор руководствовался стремлением выявить причины устойчивости российского самодержавия, изучить «способы, какими возбуждались и поддерживались» верноподданнические чувства.По мнению историка, у каждого российского императора был свой индивидуальный способ презентации, для обозначения которого Уортман ввел понятия «императорский миф» и «сценарий власти».

УортманР.С. Сценарии власти: Мифы и церемонии русской монархии. В 2 т. Т. 2: От Александра II до отречения Николая II / Пер. с англ. И.А. Пильщикова. М.: ОГИ, 2004. С. 52-74.